Банников Илья Николаевич

Литературное творчество - Публицист

НА ЛЕВОМ БЕРЕГ ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО . . .
СРАЖАЛАСЬ В ПРИДНЕСТРОВЬЕ ГРУППА
ДОБРОВОЛЬЦЕВ ИЗ ЧЕЛЯБИНСКА

Графический эскиз И.Н. Банникова

— Ложись! — кричит урядник Володя, и мы дружно грохаемся на пол. «Алазань» с грохотом взрывается на крыше соседнего дома. После ярчайшей вспышки долго ничего не различаешь в темноте. Полночь. Мины рвутся на улицах, на привокзальной площади, на станции «Бендеры-1». Совсем рядом — руку протяни — бьют автоматы. Трассирующая пуля прыгает по перрону, разбрызгивая искры. Темнота. Ничего не видно. Стреляют с двух сторон, кажется, что мы в эпицентре боя. «Если тебя грохнут, приятель, ты сам виноват, никто тебя не тащил»,— говорю я сам себе.

Еще вчера мы были обыкновенными людьми — рабочими, студентами. Сегодня каждый из нас должен как можно быстрее сбросить гражданскую шкуру, стать не просто солдатом, а солдатом воюющей армии. Кто знал, что судьба повернется именно так, что в первый же день по прибытии в Тирасполь, получив оружие и снаряжение, наш маленький отряд будет брошен не куда-нибудь, а в Бендеры, и в Бендерах — на один из опасных участков — в район вокзала.

Поэтому кожу сменить надо немедля.

Если учитывать то, что мы предоставлены практически самим себе («Будете держать помещение станции»), все это очень напоминает способ обучения плавать, когда несчастного бросают в воду и ждут — если не утонет, то выплывет. Рядом с нами нет ни одного опытного че¬ловека, связь — через большой зеленый ящик радиостанции. Обстрел продолжается. Рвутся мины.

— «Победа-30», я — «десятый», «Победа-30», я — «десятый».

— «Победа-30» слушает.

— Район обстреливается из минометов. Как поняли, прием?

— Ну и что, — говорит в микрофон какая-то штабная крыса, — на то она и война, чтобы стреляли... Привет!

Кажется, эта ночь никогда не кончится.

Странная война происходит в Бендерах. Сплошной линии фронта нет, бои идут за многоэтажки, с которых можно держать под обстрелом прилегающие районы. Казакам Тираспольской сотни Черноморского казачьего войска, в пятом взводе которой мы состоим, не дает покоя девятиэтажка, с которой бьет снайпер. Она в трехстах метрах от станции, поэтому на завтрак, обед и ужин приходится идти в обход, между частных домиков. Иногда один подъезд в доме занимают приднестровские гвардейцы, другой — молдавские «полицаи». Или вдруг из дома, отбитого у молдаван, начинает бить снайпер. Бывает, что один подъезд в доме занимают гвардейцы, другой — «полицаи». В одной пятиэтажке ночью дежурят казаки, утром они уходят, и приходит полиция. Линии фронта нет, и по ночам энтузиасты военного дела с обеих сторон делают вылазки в расположение друг друга. Поэтому ни¬кто особо не удивляется, когда с мебельной фабрики у нас в тылу начинает бить румынский пулемет, а автоматные перестрелки происходят иногда возле штаба сотни. Минометные обстрелы приднестровских позиций аккуратно происходят каждый день с 11-ти вечера до 4-х утра.

Между тем все это называется «прекращение огня». Врагу бы пожелал такого «прекращения». Однако есть вещи более неприятные, чем ночные обстрелы. Страшнее их — тишина. Огромный вымерший город, откуда ушло более половины жителей, будто специально предоставлен для военных игрищ. Линии фронта нет, каждый опорный пункт с наступлением темноты занимает круговую оборону, и по улицам лучше не ходить. Одного казака из нашей сотни застрелили свои — приняли за румына — парнишка был в черном берете, которые носят только ОПОНовцы*. Возвращался цел-невредим с вылазки и нарвался на пулю от своих. Вылазки совершают и молдаване.

В городе темно, никто не зажигает света — а то прилетит из темноты что-нибудь «на огонек». Тихо — собак по всему городу постреляли. Звуки разносятся ночью очень далеко. В трехстах метрах от нас — румынские позиции. Слышны песни. Румыны внаглую, с зажженными фарами, разъезжают на бронетранспорте¬рах — ни одного орудия или миномета у нас нет, вся сотня вооружена только стрелковым оружием. Вся бронетехника в сотне — автомобиль ЗИЛ. Однажды ночью на передовом посту услышали за переездом ласковое урчание танков, и наш «зилок» с потушенными фарами несколько часов ездил вдоль позиций, изображая собой передвижение бронетехники. Подействовало.

Но сильнее всего давит на нервы мертвая тишина. В темноте видно максимум метров на десять, поэтому полагаешься только на слух, и от постоянного напряжения начинаются галлюцинации — слуховые и зрительные. Тут это называется «поймать белочку». Один раз из-за этой самой «белочки» меня чуть не застрелили свои. Лежа на посту, вдруг почудилось — причем очень явственно, — что шагах в десяти кто-то идет. Окликнул — молчание. Снова шорох. Поднялся проверить. Потом оказалось, что все время меня держали на мушке два моих приятеля, решая, сейчас ли пристрелить или немного- подождать. Подождали, а то не писать мне эти строки.

Время течет одуряюще медленно. Начала перестрелки ждешь как избавления. Внезапно в доме, где никто не живет (он находится на нейтральной полосе), вспыхивает свет. В заминированном доме — свет... Что там? Слегка жутковато. Где-то щелкает одиночный выстрел — и начинается. Грохочут автоматные очереди, потом с бенде-ровского консервного завода (БКЗ) начинает бить минометная батарея. В фильмах про войну пули свистят, визжат, мяукают. Это неправда, пуля «свистит» довольно тихо. Иногда бьют разрывными — они взрываются с таким грохотом, будто рядом стреляют, и вырывают куски асфальта. Местность озаряется ярко-красным светом — летит «Алазань». Вопреки своей громкой славе, как оказалось, она действует больше на психику: летит ярко, взрывается громко, однако самое большее, что может сделать — зажечь крышу. Летит она медленно, так что можно укрыться. С Кицканского плацдарма бьет артил¬лерия. За составами взлетает зеленая ракета — это наши возвращаются с вылазки. Ракета означает: «Не стреляйте, свои»; если взлетают три трассера — «за нами противник». Какой-то молдавский энтузиаст-пулеметчик выполз на железнодорожные пути между сгоревших вагонов и лупит длинными очередями. У нас под носом стоят три цистерны со сжиженным газом; попадет еще зажигалка — не выбраться никому...

Потом все стихает так же внезапно, как и началось, только слева встает воспаленное зарево — горят дома, подожженные минометным огнем. Их, естественно, никто не пытается тушить, и они догорают очень долго, круглые сутки. Белый, как туман, дым весь день ползет по земле, стелется между позициями казаков и румын. «В Приднестровье ночь прошла относительно спокойно», — бодрым утренним голосом извещает диктор «Вестей». Сильные перестрелки происходили только в Бендерах. Ночью убито несколько приднестровцев, в том числе один казак — из Запорожья, состоял в нашей сотне. Возле штаба на земле лежат розовые гробы, готовые к приему покойников. На них никто не обращает особого внимания. Идя на завтрак, натыкаемся в переулке возле мебельной фабрики на два трупа.

Бендеры не живут нормальной жизнью с 19-го июня, когда в нарушение соглашения о разъединении сторон в город со стороны Каушан и Амений-Ной ворвались колонны молдавской бронетехники. План захвата города был составлен русскими офицерами, перешедшими на службу в молдавскую армию (таких очень много, подразделением ОПОНа, воевавшим против нас, например, командовал полковник Владимир Гусляков). Батальон республиканской гвардии и ополченцы были выбиты из города с большими потерями, молдавские танки вышли на мост через Днестр, который связывает Бендеры с Тирасполем. Самолеты ВВС Молдовы бомбили окраины Тирасполя и село Парканы. К полудню 19-го июня в руках республиканцев оставалось только здание горсовета, где горстка гвардейцев и ополченцев под руководством председателя В. Когута готовилась дорого продать свою жизнь. Конечно, будь в Молдове армия как армия, не видать Приднестровью Бендер, как своих ушей. Однако,, состоящая из только что призванных новобранцев, она с захватом города стала постепенно расклеиваться. «Освободители» старательно освободили граждан от их собственности, в Бендерах начался массовый грабеж. Добро вывозилось машинами, которые захватывались тут же на автостоянках. Я видел магазины, в которые въезжали на танках, и откуда было вынесено все подчистую. Все это сопровождалось избиением населения — трупы потом десятками разлагались на июньской жаре. К чести полиции надо сказать, что ОПОНовцы Гуслякова, воевавшие в Бендерах с самого начала, пытались предотвратить грабежи в Ленинском районе города, однако сделать ничего не смогли. Молдавские солдаты даже не стали штурмовать горсовет — просто выставили напротив несколько танков, которые расстреливали здание в упор. В это время в Тирасполе 28 казаков и 18 гвардейцев, вызвавшихся добровольцами, подняли на четырех танках российские флаги и рванули по мосту в Бендеры — выручать своих. Это было самоубийством — лезть в город, набитый солдатами и бронетехникой, однако смелым и Бог помогает. Молдавские солдаты у моста, увидев несколько танков под российским флагом, идущих на полной скорости (сзади все скрывали тучи пыли), подумали, будто в Бендеры движется колонна 14-й армии. В результате бой шел только на въезде в город (там было подбито несколько приднестровских танков), затем у румын началась паника, и они рванули из города, теряя награбленное добро. Бежали 25 километров — до самых Каушан. С тех пор восстановлен статус-кво: большая часть города — в руках приднестровцев, а районы Ленинский и Варница — в руках молдаван. Для награждения 28 казаков прислали из Москвы Георгиевские кресты. Героев не нашли, и кресты гордо носят штабники и вояки из комендатуры. На войне как на войне.

Казачьи отряды отлично зарекомендовали себя не только в Бендерах. Укомплектованные добровольцами, съехавшимися со всей России: с Дона, Кубани, Терека, Оренбуржья, Сибири, Забайкалья — они по праву считались гвардией в гвардии. И не зря. В Дубоссарах, например, пятеро казаков под командованием сотника М. Беспалова захватили 1 марта горотдел полиции, взяв в плен, 33 полицейских. Необходимо отметить высокий моральный дух казачьих формирований. За все время, проведенное на передовой, я не видел ни одного пьяного (вовсе не потому, что в сотне собрались заядлые трезвенники). Выезжая на позиции, я оставил в Тирасполе документы и две тысячи рублей — они были возвращены в целости: украсть у человека, едущего на передовую — верх позора. В казачьих отрядах совершенно нет «дедовщины» и прочих армейских мерзостей — такое попросту невозможно между людьми, приехавшими по доброй воле «положить душу за други своя». Конечно, люди — не ангелы. А на войне — особенно. Были случаи мародерства — грабежа местного населения, но они пресекались очень жестко. Однажды среди ночи в штаб сотни прибежала в истерике женщина, крича, что двое казаков поставили к стенке ее семью и под угрозой расстрела требуют вина. Двое казаков из штаба — весь резерв, который там был — бросились на место происшествия и застали мародеров врасплох. На требование сдать оружие один пытался сопротивляться и был застрелен на месте. Другому дали пятьдесят плетей и потом расстреляли. Трупы лежали полдня возле дома, который они собирались ограбить. Жестоко? Может быть, но это война. Расстреливать было много желающих. Это тоже война.

Наша сотня укомплектована смешанным составом: местные, черноморские казаки и приезжие: с Дона, Запорожья, представители казачьих землячеств из Москвы, Львова. Как ни дискредитировали средства массовой информации интернационализм, дух его в Приднестровье ощущается особенно сильно. В сотне воюют русские, украинцы, молдаване, гагаузы, чеченец, бурят и якут — его зовут только по имени-отчеству, Иван Иванович — единственный снайпер на всю сотню. Нашу группу объединили в один взвод с иркутскими казаками — они прибыли на позиции за несколько дней до нас, однако уже понесли потери — в Иркутск из Тирасполя ушел «Черный Тюльпан». Иркутяне лучше экипированы, да и подготовка у них получше — у себя дома они тренировались на армейских полигонах.

1992