Писатели земли Уральской
   
главнаядля школьников 5-9 классовТуркин А. Г.
 
 

Туркин Александр Гаврилович

Тексты произведений

Туркин, Александр Гаврилович. Старуха / А. Г. Туркин // Старица [Текст] : Поэзия и проза Урала начала XX века / сост. В. Романико. — Челябинск : ЧОО ООО "СП России", 2006. — С. 24-28.

СТАРУХА

— Чего сегодня принесла, Анюта?

— Картошек, бабушка...

Девушка в темноте с трудом разыскала спичку, чиркнула и зажгла маленькую жестяную лампочку. Фитиль у лампочки долго трещал и тускнел, пока, наконец, огонь не вспыхнул и не осветил конуру, где проживали два человеческие существа — бабушка и внучка. Это была крошечная комната в подвале одного большого дома. Вся мебель в этой комнате состояла из стола на трех ножках да из широкой лавки, где на куче брошенного тряпья сидела старуха лет 80-ти. Она сидела, сложив иссохшие руки на коленях, и щурилась на огонь почти слепыми глазами, причем беззвучно шевелила тонкими бескровными губами. Второе существо была девушка, скорее, пожалуй, девочка, лет пятнадцати, поражавшая худобой своих членов, хотя лицо этой девушки-подростка было замечательно красиво своими тонкими нежными чертами. Густые темные волосы и синие глаза, в которых отражалась какая-то страдальческая беспомощность, еще более: скрашивали тонкое, изящное личико. Девушка только что вернулась с работы из прачечного заведения, где она целый день гладила белье. Теперь нужно было приготовить ужин для себя и старухи.

Она достала из-под лавки чугунный котелок и налила в него воды; потом развела огонь из щеп, которые принесла с собой, и, наложивши в котелок картофеля, поставила на огонь.

Старуха любовно и в то же время с каким-то тоскливым беспокойством следила за движениями своей внучки.

— Сколько сегодня тебе дали? — спросила она и закашлялась так удушливо, что девушка с беспокойством оглянулась на нее.

— Пятьдесят копеек, бабушка... тридцать отдала хозяйке за квартиру, на десять купила хлеба и картошек, а остальные тебе на лекарство...

— Подождала бы хозяйка-то... — глухо приговорила старуха. — Вон, у тебя ботинки-то чего... Эх, Анютка, Анютка!

— Хозяйка-то просит, бабушка... выгоню, говорит, на улицу, ежели не отдадите...

— Выгоню!.. Ах, она подлая, прости Господи... кхе... кхе... выгоню... ну, и я хороша: чужой век завешала...

— Полно, бабушка... грешно так говорить...

— Конечно, завешала, — продолжала старуха, — Вот погоди, Анюта... Скоро умру, тогда отдохнешь...

— Полно, бабушка...

— Ох, дитя, умру... А ты, Анюта, не тоскуй и как-нибудь похорони меня... рядом с матерью... и крестик беленький поставь... Поставишь, Анюта?

— Поставлю, бабушка... — со слезами в голосе говорила девушка.

— И на могилку похаживай... не забывай... а весной нарви цветков, да и положь на могилку... Все же мне, старухе, милее лежать будет...

— Полно, бабушка... — всхлипывая, прошептала Анюта.

— Ну, ладно, ладно... давай-ка соужинаем.

Девушка тихо вздохнула и начала чистить сварившийся картофель. Очистив несколько картофелин, она посолила их и подала старухе. Та съела, перекрестилась и легла на лавку. Девушка также поужинала, убрала все и, доставши откуда-то старую, истрепанную книжку, принялась читать. По мере чтения, ее бледное личико разгоралось, глаза заблестели и вся ее худенькая, стройная фигурка затрепетала от наплыва какого-то радостного чувства. Через час она кончила книгу, закрыла ее и замерла, глядя на огонь своими синими глазами.

И виделась ей жизнь, та чудесная, обольстительная жизнь, которая была так далеко от ее собачьей конуры. Эта жизнь сосредоточивалась в грохоте экипажей, и в ярких сверкавших окнах громадных этажей, и в нарядных магазинах, и в мелодии, той жгучей, сладкой мелодии, которая случайно долетела до ее уха, когда она проходила по улице. Во всем этом ярком, громадном, во всей этой сутолоке, как нечто таинственное и волшебное, сверкала жизнь и звала к себе девушку с синими глазами... Она, эта жизнь, сулила ей жгучие радости и вкрадчиво шептала о цветах, мелодии, о любви... Молодость пела и ликовала в истощенном теле и обещала такие заманчивые картины, так настойчиво просила жизни, что слезы невольно заволакивали синие глава и судорожно сжимались в темноте бледные ручки.

— Ты чего не спишь, Анютка? — пробормотала старуха спросонок.

— Я сплю, бабушка... — шепчет девушка побелевшими губами.

Через неделю после этого, старуха в один вечер долго дожидалась своей внучки. Жалкая и беспомощная, она, наконец, слезла с лавки и зажгла огонь, посматривая на дверь. Долго дожидалась старуха. Но вот дверь отворилась и вошла Анютка.

Под мышкой она держала большой сверток, а на голове ее виднелся новый расписной платок.

— Здорово, бабушка! — крикнула она звонким голосом. — Чай, заждалась?..

— Заждалась, матушка... Где ты это пропадала?

— Гуляла, бабушка... Вот принесла тебе гостинцы: ешь, пей и веселись....

Тут вдруг Анютка круто повернулась на одной ноге, щелкнула пальцами и запела, к ужасу старухи:

"Не все горе приплакать. Не все притужить..."

— Да ты с ума, девка, сошла?

— Нет, бабушка...

— Подойди сюда...

Анютка тихо подошла и уставилась в пол. Изящное личико девушки носило следы буйного разгула...

— Э, да ты пьяная! — в ужасе вскричала старуха.

— Так что же, бабушка... Он все мне дал: и денег, и чаю, и сахару...

— Кто он?

— Он, бабушка... Барин молодой... хороший... я целый день сегодня была у него...

— Ах ты, развратная девчонка... Да как ты...

Тут старуха внезапно вскочила, схватила было Анютку за волосы, но покачнулась и опустилась на лавку. Лицо ее почернело, а судорожный кашель потряс все ее существо.

Анютка стояла бледная, помертвевшая и глупо ухмылялась:

— Прости, бабушка... — говорила она каким-то равнодушным голосом. — Все равно бы с голоду... Он хороший... все мне дал: и чаю, и сахару...

Старуха не отвечала, задыхаясь от кашля. Анютка вдруг зарыдала, повалилась на лавку, и через несколько минут захрапела. Старуха долго смотрела на нее, потом встала, беззвучно шевеля губами, надела на себя рваную шубейку и вышла на улицу. "Господи... ребенок... ведь она ребенок..."

Бормоча эти слова, она тихо направилась по улице и дошла до реки. Ночь была лунная, теплая. В одном месте, у самой реки, между разбросанными камнями, старуха села и закашлялась.

"Ведь она ребенок..."

Старуха судорожно сжимала костлявые пальцы. Свежий воздух опьянил ее и она прилегла между камнями. Река тихо шумела и убаюкивала.

"Ведь она ребенок"... — доносилось от реки. "Куда это я зашла? Господи! Девчонка-то моя... Анютка-то моя!"...

Кругом было тихо, тихо. Город спал; полный месяц бесстрастно смотрел на землю, звезды искрились в реке... Люди спали и им, сытым и спокойным, закутанным в теплые одеяла, не снилась маленькая старуха, свернувшаяся у реки...

На другой день, утром, у реки нашли мертвую старуху.

Тотчас собралась толпа людей, приехал следователь, за ним, немного погодя, прокурор, и начали осматривать старуху.

Она лежала между камнями, прижавши иссохшие, закоченевшие руки к груди. Ветер шелестел ее спутавшимися седыми волосами, которые почти совершенно закрывали лицо. Когда волосы отбросили, то все увидали восковое, морщинистое лицо, с глубоко ввалившимися глазами. Беззубый рот был полуоткрыт, и на синих застывших губах виднелось что-то похожее на улыбку. Эта прильнувшая к губам улыбка производила неприятное впечатление. Многие отвернулись. А между тем эта улыбка рассказывала, что если бы не было смерти, то не было бы и конца страданиям. И это старое, бескровное лицо говорило о той жизни, где нет ни пронзительного ветра, ни снежных метелей, ни голоду, ни жгучих слез.

Следователь сделал знак. Полицейские подошли, набросили на смеющееся лицо рваную шубёнку и положили труп на телегу...