Cказы и легенды

Огневушка-поскакушка

Сидели раз старатели круг огонька в лесу. Четверо больших, а пятый парнишечко. Лет так восьми, не больше. Федюнькой его звали. Давно всем спать пора, да разговор занятный пришёлся. В артелке, видишь, один старик был. Дедко Ефим. По молодости он из земли золотую крупку вырыл. Мало ли каких случаев у него бывало. Он рассказывал, а старатели слушали. Отец уж сколько раз говорил Федюньке:
— Ложился бы ты, Тюньша, спать! Парнишечку охота послушать.
— Погоди, тятенька! Я маленечко ещё посижу. Ну вот... Кончил дедко Ефим рассказ. На месте костерка одни угольки остались, а старатели всё сидят да на эти угольки глядят. Вдруг из самой серединки вынырнула девчоночка махонькая. Вроде куклёнки, а живая. Волосёнки рыженькие, сарафанчик голубенький и в руке платок, тоже сголуба. Поглядела девчонка весёлыми глазками, блеснула зубёнками, подбоченилась, платочком махнула, пошла плясать. И так у ней легко да ловко выходит, что и сказать нельзя. У старателей дух захватило. Глядят — не наглядятся, а сами молчат, будто задумались. Девчонка сперва по уголькам круги давала, потом — видно, ей тесно стало — пошире пошла. Статели отодвигаются, дорогу дают, а девчонка как круг пройдёт, так и подрастёт маленько. Старатели дальше отодвинутся. Она ещё круг даст и опять подрастёт. Когда вовсе далеко отодвинулись, девчонка по промежуткам в охват людей пошла, — с петлями у ней круги стали. Потом и вовсе за людей вышла и опять ровненько закружилась, а сама уж рос с Федюньку. У большой сосны остановилась, топну ножкой, зубёнками блеснула, платочком махнула, свистнула:
— Фи-т-ть! й-ю-ю-у... Тут филин заухал, захохотал, и никакой девчонки не стало.
Кабы одни большие сидели, так, может, ничего дальше и не случилось. Каждый, видишь, подумал:
"Вон до чего на огонь загляделся! В глазах зарябило... Неведомо что померещится с устатку-то!"
Один Федюнька этого не подумал и спрашивает у отца:
— Тятя, это кто? Отец отвечает:
— Филин, кому больше-то? Неужто не слыхал, он ухает.
— Да не про филина я! Его-то поди-ко знаю и капельки не боюсь. Ты мне про девчонку скажи.
— Про какую девчонку?
— А вот которая на углях плясала. Ещё ты и отодвигались, как она широким кругом пошла. Тут отец и другие старатели давай доспрашив Федюньку, что он видел. Парнишечко рассказал. Один старатель ещё спросил:
— Ну-ко, скажи, какого она росту была?
— Сперва-то не больше моей ладошки, а под конец чуть не с меня стала.
Старатель тогда и говорит:
— А ведь я, Тюныпа, точь-в-точь такое же диво дел. Федюнькин отец и ещё один старатель это же сказали. Один дед Ефим трубочку сосёт и помалкивает. Старатели приступать к нему стали:
— Ты, дедко Ефим, что скажешь?
— А то и скажу, что это же видел, да думал — померещилось мне, а выходит — и впрямь Огневушка — Поскакушка приходила.
— Какая Поскакушка?
Дедко Ефим тогда и объяснил:
— Слыхал, дескать, от стариков, что есть такой знак золоте — вроде маленькой девчонки, которая пляшет. Где такая Поскакушка покажется, там и золото. Не сильное золото, зато грудное, и не пластом жит, а вроде редьки посажено. Сверху, значит, пошире круг, а дальше всё меньше да меньше и на нет идёт. Выроешь эту редьку золотого песку — и больна том месте делать нечего. Только вот забыл, котором месте ту редьку искать: то ли где Поскакушка вынырнет, то ли где она в землю уйдёт. Старатели и говорят:
— Это дело в наших руках. Завтра пробьём дудку сперва на месте костерка, а потом под сосной испробуем. Тогда и увидим, пустяшный твой разговор или всамом деле что на пользу есть. С этим и спать легли. Федюнька тоже калачиком свернулся, а сам думает:
"Над чем это филин хохотал?" Хотел у дедка Ефима спросить, да он уже похрапывать принялся. Проснулся Федюнька на другой день поздненько и видит — на вчерашнем огневище большая дыра вырыта, а старатели стоят у четырёх больших сосен и все говорят одно:
— На этом самом месте в землю ушла. Федюнька закричал:
— Что вы! Что вы, дяденьки! Забыли, видно! Вон Поскакушка под этой вот сосной остановилась... Там и ножкой притопнула.
На старателей тут сомненье пришло. — Пятый пробудился — пятое место говорит. Был бы десятый — десятое бы указал. Пустое, видать, дело. Бросить надо. Всё-таки на местах испытали, а удачи не вышло. Дедко Ефим и говорит Федюньке:
— Обманное, видно, твоё счастье. Федюньке это нелюбо показалось. Он и говорит:
— Это, дедо, филин помешал. Он наше счастье обухал да обхохотал.
Дед Ефим своё говорит:
— Филин тут — не причина.
— А вот и причина!
— Нет, не причина!
— А вот и причина!
Спорят так-то вовсе без толку, а другие старатели над ними да и над собой смеются:
— Старый да малый, оба не знают, а мы, дураки, слушаем да дни теряем.
С той вот поры старика и прозвали Ефим Золотая редька, а Федюньку — Тюнькой Поскакушкой. Ребятишки заводские узнали, проходу не дают. Как увидят на улице, так и заведут:
— Тюнька Поскакушка! Тюнька Поскакушка! Про девчонку скажи! Скажи про девчонку!
Старику от прозвища какая беда? Хоть горшком назови, только в печку не ставь. Ну, а Федюньке, по малолетству, обидно показалось. Он и дрался, и ругался, и ревел не раз, а ребятишки пуще того дразнят. Хоть домой с прииска не ходи. Тут ещё перемена жизни у Федюньки вышла. Отец-то у него на второй женился. Мачеха попалась, прямо сказать, медведица. Федюньку и вовсе от дома отшибло. Дедко Ефим тоже не часто домой с прииска бегал. Намается за неделю, ему и неохота идти, старые ноги колотить. Да и не к кому было. Один жил. Вот у них и повелось. Как суббота, старатели домой, а дедко Ефим с Федюнькой на прииске останутся. Что делать-то? Разговаривают о том, о другом. Дедко Ефим рассказывал побывальщины разные, учил Федюньку, по каким логам золото искать и протча тако. Случалось, и про Поскакушку вспомнят. И всё у них гладко да дружно. В одном сговориться не могут. Федюнька говорит, что филин всей неудаче причина, а дедко Ефим говорит — вовсе не причина. Раз так-то заспорили. Дело ещё на свету было, при солнышке. У балагана всё-таки огонёк был — от комаров курево. Огонь чуть видно, а дыму много. Глядят — в дыму появилась махонькая девчонка. Точь-в-точь такая же, как тот раз, только сарафанчик потемнее и платок тоже. Поглядела весёлыми глазками, зубёнками блеснула, платочком махнула, ножкой притопнула и давай плясать. Сперва круги маленькие давала, потом больше больше, и сама подрастать стала. Балаган на пути пришёлся, только это ей не помеха. Идёт, будто балагана и нет. Кружилась-кружилась, а как ростом с Федюньку стала, так и остановилась у большой сны. Усмехнулась, ножкой притопнула, платочком махнула, как свистнула:
— Фи-т-ть! й-ю-ю-у... И сейчас же филин заухал, захохотал. Дедко Ефим подивился:
— Откуда филину быть, коли солнышко ещё закатилось?
— Видишь вот! Опять филин наше счастье спугнул. Поскакушка-то, может, от этого филина и убежала.
— А ты разве видел Поскакушку?
— А ты разве не видел? Начали они тут друг дружку расспрашивать, кто что видел. Всё сошлось, только место, где девчонка в землю ушла, у разных сосен указывают.
Как до этого договорились, так дедко Ефим и вздохнул:
— О-хо-хо! Видно, нет ничего. Одна это наша душа. Только сказал, а из-под дёрна по балагану дым повалил. Кинулись, а там жердник под деревом тлел. По счастью, вода близко была. Живо залил. Всё в сохранности осталось. На дне дедовы рукавицы обгорели. Схватил Федюнька рукавицы и видит дырки на них, как следочки от маленьких ног. Показал это чудо дедке Ефиму и спрашивает:
— Это, по-твоему, тоже думка?
Ну, Ефиму податься некуда, сознался: — Правда твоя, Тюньша. Знак верный — Поскакушка была. Придётся, видно, завтра опять ямы бить — счастье пытать. В воскресенье и занялись этим с утра. Три ямы вырыли — ничего не нашли. Дедко Ефим жаловаться стал:
— Наше-то счастье — людям смех. Федюнька опять вину на филина кладёт:
— Это он, пучеглазый, наше счастье обухал да обхохотал! Вот бы его палкой!
В понедельник старатели прибежали из заводу. Видят, свежие ямы у самого балагана. Сразу догадались, в чём дело. Смеются над стариком-то:
— Редька редьку искал... Потом увидели, что в балагане пожар начинался, и давай их ругать обоих. Федюнькин отец зверем на парнишку накинулся, чуть не поколотил, да дедко Ефим застоял:
— Постыдился бы мальчонку строжить! Без того он у тебя боится домой ходить. Задразнили да загрызли парнишка. Да и какая его вина? Я поди-ко оставался, — с меня и спрашивай, коли у тебя урон какой случился. Золу, видно, из трубки высыпал с огоньком — вот и загорелось. Моя оплошка — мой и ответ. Отчитал так-то Федюнькиного отца, потом и говорит парнишку, как никого из больших близко не было:
— Эх, Тюньша, Тюньша! Смеётся над нами Поскакушка. Другой раз случится увидеть, так ей в глаза надо плюнуть. Пускай людей с пути не сбивает да на смех не ставит!
Федюнька своё заладил:
— Дедо, она не со зла. Филин ей вредит.
— Твоё дело, — говорит Ефим, — а только я больше ямы бить не стану. Побаловался — и хватит. Немолодые мои годы — за Поскакушкой скакать. Ну, разворчался старик, а Федюньке всё Поскакушки жаль.
— Ты, дедо, не сердись на неё! Вон она какая веселая да хорошая. Счастье бы нам открыла, кабы не филин.
Про филина дедко Ефим промолчал, а на Поскакушку всё ворчит:
— То-то она счастье тебе открыла! Хоть домой не ходи.
Сколько ни ворчит дедко Ефим, а Федюнька своё'
— А как она, дедо, ловко пляшет!
— Пляшет-то ловко, да нам от этого ни жарко, ни холодно и глядеть неохота.
— А я бы хоть сейчас поглядел! — вздохнул Федюнька. Потом и спрашивает: — А ты, дедо, отворотишься? И поглядеть тебе не любо?
— Как не любо? — проговорился дедко, да спохватился и давай опять строжить Федюньку: — Ох и упорный ты парнишко! Ох и упорный! Что в гол венку попало, то и засело! Будешь вот, что моё дело, — всю жизнь мыкаться, за счастьем гоняться а его, может, вовсе и нету.
— Как нету, коли я своими глазами видел.
— Ну, как знаешь, я тебе не попутчик! Набегался. Ноги заболели.
Поспорили, а дружбу вести не перестали. Дедко Ефим по работе сноровлял Федюньке, показывал, а в свободный час о всяких случаях рассказывал. Учил, значит, как жить-то надо. И самые весёлые у них те дни были, как они вдвоём на прииске оставались. Зима загнала старателей по домам. Рассовал их приказчик по работам, куда пришлось, а Федюнька по малолетству дома остался. Только ему дома-то несладко. Тут ещё новая беда пришла: отца на заводе покалечило. В больничную казарму его унесли. Ни жив ни мёртв лежит. Мачеха и вовсе медведицей стала — загрызла Федюньку. Терпел он, терпел да и говорит:
— Пойду, нето, я к дедку Ефиму жить. А мачехе что?
— Провались ты, — кричит, — хоть к Поскакушке своей.
Надел тут Федюня пимишки, шубейку — ветродуйку покромкой покрепче затянул. Хотел отцовскую шапку надеть, да мачеха не дала. Натянул тогда свою, из которой давно вырос, и пошёл. На улице первым делом парнишки налетели, дразниться стали:
— Тюнька Поскакушка! Тюнька Поскакушка! Скажи про девчонку!
Федюня знай идёт своей дорогой. Только и сказал:
— Эх вы! Несмышлёныши!
Ребятам что-то стыдно стало. Они уже вовсе по-доброму спрашивают:
— Ты куда это?
— К дедку Ефиму.
— К Золотой Редьке?
— Кому Редька — мне дедко.
— Далеко ведь! Ещё заблудишься.
— Знаю поди-ко дорогу.
— Ну замёрзнешь. Вишь, стужа какая, а у тебя и рукавиц нет.
— Рукавиц нет, да руки есть, и рукава не отпали. Засуну руки в рукава — только и дела. Не догадались! Ребятам занятно показалось, как Федюнька разговаривает, они и стали спрашивать по-хорошему:
— Тюныша! Ты правда Поскакушку в огне видел?
— И в огне видел, и в дыму видел. Может, ещё где увижу, да рассказывать недосуг, — сказал Федюнька да и зашагал дальше. Дедко Ефим то ли в Косом Броду, то ли в Северной жил. На самом выезде, сказывают, избушка стояла. Ещё перед окошком сосна бортевая росла. Далеконько всё-таки, а время холодное — самая середина зимы. Подзамёрз наш Федюнюшка. Ну, дошагал всё-таки. Только ему за дверную скобку взяться, вдруг слышит:
— Фи-т-ть! й-ю-ю-у... Оглянулся — на дороге снежок крутится, а в нём чуть метлесит клубочек, и похож тот клубочек на Поскакушку. Побежал Федюня поближе разглядеть, а клубочек уж далеко. Федюня за ним, он того дальше. Бежал-бежал за клубочком да и забрался в незнакомое место. Глядит — пустоплесье какое-то, а кругом лес густой. Посредине пустолесья берёза старая, будто и вовсе не живая. Снегу около неё намело гора горой. Клубочек подкатился к этой березе, да вокруг неё и кружится. Федюнька в азарте-то не поглядел, что тут и тросочки нет, полез по цельному снегу. "Сколько, — думает, — бежал, неуж спятиться!" Добрался-таки до берёзы, а клубочек и рассыпался. Снеговой пылью Федюньке в глаза брыз-ул. Чуть не заревел от обиды Федюнька. Вдруг у самой его ноги снег воронкой до земли протаял. Видит Федюнька — на дне-то воронки Поскакушка. Весёленько поглядела, усмехнулась ласково, платочком ахнула и пошла плясать, а снег от неё бегом побежал. Где ей ножку поставить, там трава зелёная, а цветы лесные. Обошла круг — тепло Федюньке стало, а Поскакушка шире да шире круг берёт, сама подрастает, полянка в снегу всё больше да больше. На берёзе уж листочки зашумели, Поскакушка того больше старается, припевать стала: А сама волчком да волчком — сарафанчик пузырём. Когда ростом с Федюньку выровнялась, полянка в снегу вовсе большая стала, а на берёзе птички запели. Жарынь как в самый горячий день летом. У Федюньки с носу пот каплет. Шапчонку свою Федюнька давно снял, хотел и шубёнку сбросить. Поскакушка и говорит:
— Ты, парень, побереги тепло-то! Лучше о том подумай, как назад выберешься!
Федюнька на это и отвечает:
— Сама завела — сама выведешь! Девчонка смеётся:
— Ловкий какой! А если мне недосуг?
— Найдёшь время! Я подожду! Девчонка тогда и говорит:
— Возьми-ко лучше лопатку. Она тебя в снегу согреет и домой выведет.
Поглядел Федюнька — у берёзы лопатка старая валяется. Изоржавела вся, и черенок расколотый. Взял Федюнька лопатку, а Поскакушка наказывает:
— Гляди, из рук не выпусти! Крепче держи! Да дорогу-то примечай! Назад тебя лопата не поведёт. Ты ведь придёшь весной-то?
— А как же? Непременно прибежим с дедком Ефимом. Как весна — так мы и тут. Ты тоже приходи поплясать.
— Не время мне. Сам уж пляши, а дедко Ефим пусть притопывает!бик — Какая у тебя работа?
— Не видишь? Зимой лето делаю да таких, как вы, работничков забавляю. Думаешь — легко? Сама засмеялась, вернулась волчком и платочком махнула, как свистнула:
— Фи-т-ть! й-ю-ю-у... И девчонки нет, и полянки нет, и берёза стоит голым-голёшенька, как неживая. На вершине фил: сидит. Кричать — не кричит, а башкой ворочает. Вокруг берёзы снегу намело гора горой. В снегу чуть не по горло провалился Федюнька и лопаткой филина машет. От Поскакушкина лета только то осталось, что черенок у Федюньки в руках вовсе теплый, даже горячий. А рукам тепло — и всему те весело. Потянула тут лопата Федюньку и сразу из снега выволокла. Сперва Федюнька чуть не выпустил лопату из рук, потом наловчился, и дело гладко пошло. Где пешком за лопатой идёт, где волоком тащит. Забавно это Федюньке, а приметки ставить не забывает. Это ему тоже легонько далось. Чуть подумает засечку сделать, лопатка сейчас тюк-тюк — и ровнёшенькие зарубочки готовы. Привела лопатка Федюню к деду Ефиму затемно. Рассказал Федюнька про случай, а старик не верит. Тогда Федюнька и говорит:
— Посмотри вон лопатку-то! В сенках она поставлена.
Принёс дедко Ефим лопатку да и углядел ржавчине-то золотые таракашки посажены. Цел шесть штук. Тут дедко поверил маленько и спрашивает:
— А место найдёшь?
— Как, — отвечает, — не найти, коли дорога замечена.
На другой день дедко Ефим раздобыл лыжи у знакомого охотника. Сходили честь честью. По зарубкам-то ловко до места добрались. Вовсе повеселел дедко Ефим. Сдал он золотых таракашков тайному купцу, и прожили ту зиму безбедно. Как весна пришла, побежали к старой берёзе. Ну что? С первой лопатки такой песок пошёл, что хоть не промывай, а прямо руками золотины выбирай, едко Ефим даже поплясал на радостях. Прихранить богатство не сумели, конечно. Федюнька — малолеток, а Ефим хоть старик, а тоже ростота. Народ со всех сторон кинулся. Потом, понятно, всех отогнали начисто, и барин за себя это место перевёл, недаром, видно, филин башкой-то ворочал. Всё-таки дедко Ефим с Федюнькой хлебнули аленько из первого ковшичка. Годов с пяток в доcтатке пожили. Вспоминали Поскакушку:
— Ещё бы показалась разок!
Ну, не случилось больше. А прииск тот и посейчас зовётся Поскакушинский.