Cказы и легенды

Голубая змейка

Росли в нашем заводе два парнишечка по близкому соседству: Ланко Пужанко да Лейко Шапочка. Кто и за что им такие прозвания придумал — это сказать не умею. Меж собой эти ребята дружно жили, под стать подобрались. Умишком вровень, силёнкой вровень, ростом и годами тоже. И в житье большой различки не было. У Ланка отец рудобоем был, у Лейка на золотых песках горевал, а матери, известно, по хозяйству мытарились. Ребятам и нечем был друг перед дружкой погордиться. I Одно у них не сходилось: Ланко своё прозвище с обиду считал, а Лейку лестно казалось, что его это ласково зовут - Шапочка. Не раз у матери припрашивал:
— Ты бы, мамонька, сшила мне новую шапку! Сшишь — люди меня Шапочкой зовут, а у меня тятин малахай, да и тот старый.
Дружбе ребячьей это не мешало. Лейко первый в драку лез, коли кто обзовёт Ланка Пужанком.
— Какой он тебе Пужанко? Кого испугался? Так вот и росли парнишечки рядком да ладко. Рассорки, понятно, случались, да ненадолго. Промигаться не успеют, опять вместе. И то у ребят вровень пришлось, что оба после ними в семьях росли. Повольготнее таким-то. С малыми не водиться. От снегу до снегу домой толы поесть да поспать прибегут. Мало ли в ту пору у ребят всякого дела: в бабки поиграть, в городки шариком, порыбачить тоже, покупаться, за ягодами, за грибами сбегать, все горочки облазить, пенёчки на одной ноге обскакать. Утянутся из дома с утра — ищи их! Только этих ребят не больно искал. Как вечером прибегут домой, так на них повар вали:
— Пришёл, наше шатало! Корми-ко его!
Зимой по-другому приходилось. Зима, известно, всякому зверю хвост подожмёт и людей не обойдёт. Ланка с Лейком зима по избам загоняла. Одежонка, видишь, слабая, обувка жиденькая, — недалеко в них ускочишь. Только и хватало тепла из избы в избу перебежать. Чтоб большим под руку не подвёртываться, забьются оба на полати да там и посиживают. Двоим-то всё-таки веселее. Когда и поиграют, когда про лето вспоминают, когда просто слушают, о чём большие говорят. Вот раз сидят этак-то, а к Лейковой сестре Марьюшке подружки набежали. Время к Новому году подвигалось, а по девичьему обряду в ту пору про женихов ворожат. Девчонки и затеяли такую ворожбу. Ребятам любопытно поглядеть, да разве подступишься. Близко не пускают, а Марьюшка по-свойски ещё подзатыльников надавала:
— Уходи на своё место!
Она, видишь, эта Марьюшка, из сердитеньких была. Который год в невестах, а женихов не было. Девушка будто и вовсе хорошая, да маленько косоротенька. Изъян вроде и невелик, а парни всё же браковали её из-за этого. Ну, она и сердилась. Забились ребята на полати, пыхтят да помалкивают, а девчонкам весело. Золу сеют, муку по столешнице раскатывают, угли перекидывают, в воде брызгаются. Перемазались все, с визгом хохочут одна над другой, только Марьюшке не весело. Она, видно, изверилась во всякой ворожбе, говорит:
— Пустяк это. Одна забава. Одна подружка на это и скажи:
— По-доброму-то ворожить боязно.
— А как? — спрашивает Марьюшка. Подружка и рассказала:
— От бабушки слыхала, — самое правильное гадание будет такое. Надо вечером, как все уснут, свой; гребешок на ниточке повесить на поветях, а на другой день, когда ещё никто не пробудился, снять этот гребешок, — тут всё и увидишь. Все любопытствуют — как? А девчонка объясняет:
— Коли в гребешке волос окажется — в тот год замуж выйдешь. Не окажется волоса — нет твоей судьбы. И про то догадаться можно, какой волосов муж будет. Ланко с Лейком приметили этот разговор и то смекнули, что Марьюшка непременно так ворожит станет. А оба в обиде на неё за подзатыльники-то. Ребята и сговорились.
— Подожди! Мы тебе припомним! Ланко в тот вечер домой ночевать не пошел, у Лейка на полатях остался. Лежат, будто похрапывают, а сами друг дружку кулачонками в бока подтыкают: гляди не усни! Как большие все уснули, ребята слышат — Марюшка в сенки вышла. Ребята за ней и углядели, как она на повети залезала и в котором месте там возилась. Углядели и поскорее в избу. За ними следом Марьюшка прибежала. Дрожит, зубами чакает. То ли ей холодно, то ли боязно. Потом легла, поёжилась маленько и, слышно стало, — уснула. Ребятам того надо. Слезли с полатей, оделись, как пришлось, тихонько вышли из избы. Что делать, об этом они уж сговорились. У Лейка, видишь, мерин был, не то чалый, не то бурый, звали его Голубко. Ребята и придумали этого мерина Марьюшкиным гребешком вычесать. На поветях-то ночью боязно, только ребята один перед другим храбрятся. Нашли на поветях гребешок, натесали с Голубка шерсти и гребешок на место повесили. После этого в избу пробрались и крепко-на-репко заснули. Пробудились позднёхонько. Из больших в избе одна Лейкова мать была — у печки топталась. Пока ребята спали, тут вот что случилось. Марьюшка утром поднялась раньше всех и достала свой гребешок. Видит — волосу много. Обрадовалась — жених кудрявый будет. Побежала к подружкам похвастаться. Те глядят — что-то не вовсе ладно. Дивятся, какой волос чудной. Ни у одного знакомого парня такого не видывали. Потом одна разглядела в гребешке волос от конского хвоста. Подружки и давай хохотать над Марьюшкой. — У тебя, — говорят, — женихом-то Голубко окажется. Марьюшке это за большую обиду, она разругалась подружками, а те знай хохочут. Кличку ей объявили: Голубкова невеста. Прибежала Марьюшка домой, жалуется матери —вот какое горе приключилось, а ребята помнят вчерашние подзатыльники и с полатей поддразнивают:
— Голубкова невеста, Голубкова невеста! Марьюшка тут вовсе разревелась, а мать смекнула, чьих это рук дело, закричала на ребят:
— Что вы, бесстыдники, наделали! Без того у нас девку женихи обходят, а вы её на смех поставили.
Ребята поняли — вовсе неладно вышло, давай перекоряться:
— Это ты придумал!
— Нет, ты!
Марьюшка из этих перекоров тоже поняла, что ребята ей такую шутку подстроили, кричит им:
— Чтоб вам самим Голубая Змейка привиделась!
Тут опять на Марьюшку мать напустилась:
— Замолчи, дура! Разве можно такое говорить? На весь дом беду накличешь!
Марьюшка в ответ на это своё говорит:
— Мне что до этого! Не глядела бы на белый свет! Хлопнула дверью, выбежала в ограду и давай там снеговой лопатой Голубка гонять, будто он в чём провинился. Мать вышла, сперва пристрожила девку, потом в избу увела, уговаривать стала. Ребята видят — не до них тут, утянулись к Ланку. Забились там на полати и посиживают смирнёхонько. Жалко им Марьюшку, а чем теперь поможешь?
И Голубая Змейка в головёнках застряла. Шёпотом спрашивают один у другого:
— Лейко, ты не слыхал про Голубую Змейку?
— Нет, а ты?
— Тоже не слыхивал.
Шептали, шептали, решили у больших спросить, когда дело маленько призамнётся. Так и сделали. Как Марьюшкина обида позабылась, ребята и давай разузнавать про Голубую Змейку. Кого ни спросят, те отмахиваются: "Не знаю!" — да ещё грозятся:
— Возьму вот прут да отвожу обоих! Забудете о таком спрашивать!
Ребятам от этого ещё любопытнее стало: что за змейка такая, про которую и спрашивать нельзя? Нашли-таки случай. По праздничному делу у Ланка отец пришёл домой порядком выпивши и сел у избушки на завалинке. А ребята знали, что он в такое время поговорить больно охоч. Ланко и подкатился.
— Тятя, ты видал Голубую Змейку?
Отец, хотя сильно выпивши был, даже отшатнулся, потрезвел и заклятье сделал:
— Чур, чур, чур! Не слушай, наша избушка-хороминка! Не тут слово сказано!
Пристрожил ребят, чтоб напредки такого не говорили, а сам всё-таки выпивши, поговорить-то ему охота. Посидел так, помолчал, потом и говорит:
— Пойдёмте на бережок. Там свободнее про всякое сказывать.
Пришли на бережок, закурил Ланков отец трубку, оглянулся на все стороны и говорит:
— Так и быть, скажу вам, а то ещё беды наделаете своими разговорами. Вот слушайте!
Есть в наших краях маленькая Голубенькая Змейка. Ростом не больше четверти и до того лёгонькая, будто в ней вовсе никакого весу нет. По траве идёт, так ни одна былинка не погнётся. Змейка эта не ползает, как другие, а свернётся колечком, головёнку выставит, а хвостиком упирается и подскакивает, да так бойко, что не догонишь её. Когда она этак-то бежит, вправо от неё золотая струя сыплется, а влево — чёрная-пречёрная. Одному увидеть Голубую Змейку прямо счастье; наверняка верховое золото окажется, где золото струя прошла. И много его. Поверху большими кучками лежит. Только оно тоже с подводом. Если лишь захватишь да хоть капельку сбросишь, всё в простой камень повернётся. Второй раз тоже не придёшь, потому место сразу забудешь. Ну, а когда Змейка двоим-троим либо целой артели ли покажется, тогда вовсе чёрная беда. Все перессорятся и такими ненавистниками друг дружке станут, что до смертоубийства дело дойдёт. У меня отец на каторгу ушёл из-за этой Голубой Змейки. Сидели как-то артелью и разговаривали, а она и покажись. Тут них и пошла неразбериха. Двоих насмерть в драке убили, остальных пятерых на каторгу угнали. И лота никакого не оказалось. Потому вот про Голубую Змейку и не говорят: боятся, как бы она не показалась при двоих либо при троих. А показаться она везде может: в лесу и в поле, в избе и на улице. Да ещё сказывают, будто Голубая Змейка иной раз человеком прикидывается, только узнать её всё-то можно. Как идёт, так даже на самом мелком песке следов не оставляет. Трава и та под ней не гнётся. Это первая примета, а вторая такая: из правого рукава золотая струя бежит, из левого — чёрная пыль сыплется. Наговорил этак-то .Панков отец и наказывает ребятам:
— Смотрите, никому об этом не говорите и вдвоём про Голубую Змейку вовсе даже не поминайте. Когда в одиночку случится быть и кругом людей не видно, тогда хоть криком кричи.
— А как её звать? — спрашивают ребята.
— Этого, — отвечает, — не знаю. А если бы знал, тоже бы не сказал, потому опасное это дело.
На том разговор и кончился. Ланков отец ещё раз настрого наказал ребятам помалкивать и вдвоём про Голубую Змейку даже не поминать. Ребята сперва сторожились, один другому напоминал:
— Ты гляди, про эту штуку не говори и не думай, как со мной вместе. В одиночку надо. Только как быть, когда Лейко с Ланко всегда вместе и Голубая Змейка ни у того, ни у другого с ума не идёт? Время к теплу подвинулось. Ручейки побежали. Первая весенняя забава около живой воды повозиться: лодочки пускать, запруды строить, меленки водой крутить. Улица, по которой ребята жили, крутиком к пруду спускалась. Весенние ручейки тут скоро сбежали, а ребята в эту игру не наигрались. Что делать? Они взяли по лопатке да и побежали за завод. Там, дескать, из лесу ещё долго ручейки бежать будут, на любом поиграть можно. Так оно и было. Выбрали ребята подходящее место и давай запруду делать, да поспорили, кто лучше умеет. Решили на деле проверить: каждому в одиночку плотнику сделать. Вот и разошлись по ручью-то. Лейко пониже, Ланко повыше, шагов, поди, на полсотни. Сперва перекликались.
— У меня, смотри-ко!
— А у меня! Хоть завод строй!
Ну, всё-таки работа. Оба крепко занялись, помалкивают, стараются, как лучше сделать. У Лейка привычка была что-нибудь припевать за работой. Он и подбирает разные слова, чтобы всклад вышло:
Эй-ка, эй-ка, Голубая Змейка! Объявись, покажись! Колеском покрутись! Только пропел, видит — на него с горки голубенькое колёско катится. До того лёгонькое, что сухие былинки и те под ним не сгибаются. Как ближе подкатилось, Лейко разглядел: это Змейка колечком свернулась, головёнку вперёд уставила, да на хвостике и подскакивает. От Змейки в одну сторону золотые искры летят, в другую чёрные струйки брызжут. Глядит на это Лейко, а Ланко ему кричит:
— Лейко, гляди-ко, вон она — Голубая Змейка! Оказалось, что Ланко это же самое видел, только Змейка к нему из-под горки поднималась. Как Ланко закричал, так Голубая Змейка и потерялась куда-то. Сбежались ребята, рассказывают друг другу, хвалятся:
— Я и глазки разглядел!
— А я хвостик видел. Она им упрётся и подскочит.
— Думаешь, я не видел? Из колечка-то чуть высунулся.
Лейко, как он всё-таки поживее был, побежал к своему прудику за лопаткой.
— Сейчас, — кричит, — золота добудем! Прибежал с лопаткой и только хотел ковырнуть землю с той стороны, где золотая струя прошла. Ланко на него налетел.
— Что ты делаешь? Загубишь себя! Тут поди-ко чёрная беда рассыпана!
Подбежал к Лейку и давай его отталкивать. Тот своё кричит, упирается. Ну и разодрались ребята. Ланку с горки сподручнее, он и отталкивал Лейка подальше, а сам кричит:
— Не допущу в том месте рыться. Себя загубишь. Надо с другой стороны.
Тут опять Лейко набросился:
— Никогда этого не будет! Загинешь там. Сам видел, как в ту сторону чёрная пыль сыпалась. Так вот и дрались. Один другого остерегает, а сами тумаки дают. До рёву дрались. Потом разбираться стали да и поняли, в чём штука: видели Змейку с разных сторон, потому правая с левой и не сходятся. Подивились ребята:
— Как она нам головы закружила! Обоим навстречу показалась. Насмеялась над нами, до драки довела, а к месту и не подступишься. В другой раз, не прогневайся, не позовём. Умеем, а не позовём!
Решили так, а сами только о том и думают, чтобы ещё раз поглядеть на Голубую Змейку. У каждого на уме и то было: не попытать ли в одиночку. Ну, боязно, да и перед дружком как-то нескладно. Недели две, а то и больше всё-таки о Голубой Змейке не разговаривали. Лейко начал:
— А что, если нам ещё раз Голубую Змейку позвать? Только чтоб с одной стороны глядеть. Ланко добавил:
— И чтоб не драться, а сперва разобраться, нет ли тут обмана какого!
Сговорились так, захватили из дому по кусочку; хлеба да по лопатке и пошли на старое место. Весна в том году дружная стояла. Прошлогоднюю ветошь всю зелёной травой закрыло. Весенние ручейки давно пересохли. Цветов много появилось. Пришли ребята к старым своим запрудам, остановились у Лейковой и начали припевать: Эй-ка, эй-ка, Голубая Змейка! Объявись, покажись! Колеском покрутись! Стоят, конечно, плечо в плечо, как уговорились. Оба босиком по тёплому времени. Не успели кончить припевку, от Лайковой запруды показалась Голубая Змейка. По молодой-то траве скоренько поскакивает. Направо от неё густое облачко золотой искры, налево - такое же густое — чёрной пыли. Катит Змейка прямо на ребят. Они уже разбегаться хотели, да Лейко смекнул, ухватил Ланка за пояс, поставил перед собой и шепчет:
— Не гоже на чёрной стороне оставаться! Змейка всё же их перехитрила, — меж ног у ребят прокатила. У каждого одна штанина золочёной оказалась, другая как дёгтем вымазана. Ребята этого не заметили, смотрят, что дальше будет. Голубая Змейка докатила до большого пня и тут куда-то подевалась. Подбежали, видят: пень с одной стороны золотой стал, а с другой черным-чернёхонек и тоже твёрдый, как камень. Около пня дорожка из камней, направо жёлтые, налево чёрные. Ребята, конечно, не знали вескости золотых камней. Ланко сгоряча ухватил один и чует — ой, тяжело, не донести такой, а бросить боится. Помнит, что отец говорил: сбросишь хоть капельку, всё в простой камень перекинется. Он и кричит Лейку:
— Поменьше выбирай, поменьше! Этот тяжёлый!
Лейко послушался, взял поменьше, а он тоже тяжёлым показался. Тут он понял, что у Ланка камень вовсе не под силу, и говорит:
— Брось, а то надорвёшься! Ланко отвечает:
— Если брошу, всё в простой камень обернётся.
— Брось, говорю! — кричит Лейко, а Ланко упирается: нельзя. Ну, опять дракой кончилось. Подрались, наревелись, подошли ещё раз посмотреть на пенёк да на каменную дорожку, а ничего не оказалось. Пень как пень, а никаких камней, ни золотых, ни простых, вовсе нет. Ребята и судят:
— Обман один эта Змейка. Никогда больше думать о ней не будем.
Пришли домой, там им за штаны попало. Матери отмутузили того и другого, а сами дивятся:
— Как-то им пособит и вымазаться на один лад! Одна штанина в глине, другая — в дёгтю! Ухитриться тоже надо!
Ребята после этого вовсе на Голубую Змейку осердились:
— Не будем о ней говорить!
И слово своё твёрдо держали. Ни разу с той поры у них разговору о Голубой Змейке не было. Даже в то место, где её видели, ходить перестали. Раз ребята ходили за ягодами. Набрали по полной корзиночке, вышли на покосное место и сели тут отдохнуть. Сидят в густой траве, разговаривают, у кого больше набрано да у кого ягода крупнее. Ни тот, ни другой о Голубой Змейке и не подумал. Только видят — прямо к ним через покосную лужайку идёт женщина. Ребята сперва этого в примету не взяли. Мало ли женщин в лесу в эту пору: кто за ягодами, кто по покосным делам. Одно показалось им непривычным: идёт, как плывёт, совсем легко. Поближе подходить стала, ребята разглядели — ни один цветок, ни одна травинка под ней не согнутся. И то углядели, что с правой стороны от неё золотое облачко колышется, а с левой — чёрное. Ребята и уговорились:
— Отвернёмся. Не будем смотреть! А то опять до драки доведёт.
Так и сделали. Повернулись спинами к женщине, сидят и глаза зажмурили. Вдруг их подняло. Открыли глаза, видят — сидят на том же месте, только примятая трава поднялась, а кругом два широких обруча, один золотой, другой чернокаменный. Видно, женщина обошла их кругом да из рукавов и насыпала. Ребята кинулись бежать, да золотой обруч не пускает: как перешагивать — он поднимется, и поднырнуть тоже не даёт. Женщина смеётся:
— Из моих кругов никто не выйдет, если сама не уберу.
Тут Лейко с Ланком взмолились:
— Тётенька, мы тебя не звали.
— А я, — отвечает, — сама пришла поглядеть на охотников добыть золото без работы.
Ребята просят:
— Отпусти, тётенька, мы больше не будем. И без того два раза подрались из—за тебя!
— Не всякая, — говорит, — драка человеку в покор, за иную и наградить можно. Вы по-хорошему дрались. Не из-за корысти либо жадности, а друг дружку охраняли. Недаром золотым обручем от чёрной беды вас отгородила. Хочу ещё испытать. Насыпала из правого рукава золотого песку, из левого чёрной пыли, смешала на ладони, и стала у неё плитка чёрно-золотого камня. Женщина эту плитку прочертила ногтем, и она распалась на две ровнёшенькие половинки. Женщина подала половинки ребятам и говорит:
— Коли который хорошее другому задумает, у того плиточка золотой станет, коли пустяк — выйдет бросовый камешек. У ребят давно на совести лежало, что они Марьюшку сильно обидели. Она хоть с той поры ничего им не говаривала, а ребята видели: стала она вовсе не весёлая. Теперь ребята про это и вспомнили, и каждый пожелал:
— Хоть бы поскорее прозвище Голубкова невеста забылось и вышла бы Марьюшка замуж! Пожелали так, и плиточки у обоих стали золотые. Женщина улыбнулась:
— Хорошо подумали. Вот вам за это награда.
И подаёт им по маленькому кожаному кошельку с ременной завязкой. — Тут, — говорит, — золотой песок. Если большие станут спрашивать, где взяли, скажите прямо: "Голубая Змейка дала, да больше ходить за этим не велела". Не посмеют дальше разузнавать. Поставила женщина обручи на ребро, облокотилась на золотой правой рукой, на чёрный — левой и покатила по покосной лужайке. Ребята глядят — не женщина это, а Голубая Змейка, и обручи в пыль перешли. Правый — в золотую, левый — в чёрную. Постояли ребята, запрятали свои золотые плиточки да кошелёчки по карманам и пошли домой. Только Ланко промолвил:
— Не жирно всё-таки отвалила нам золотого песку.
Лейко на это и говорит:
— Столько, видно, заслужили.
Дорогой Лейко чует — сильно потяжелело у него в кармане. Еле вытащил свой кошелёк, — до того он вырос. Спрашивает у Ланка:
— У тебя тоже кошелёк вырос?
— Нет, — отвечает, — такой же, как был. Лейку неловко показалось перед дружком, что песку у них не поровну, он и говорит:
— Давай отсыплю тебе.
— Ну что ж, — отвечает, — отсыпь, если не жалко.
Сели ребята близ дороги, развязали свои кошельки, хотели выровнять, да не вышло. Возьмёт Лейко из своего кошелька горсточку золотого песку, а он в чёрную пыль перекинется. Ланко тогда и говорит:
— Может, всё-то опять обман.
Взял щепотку из своего кошелёчка. Песок как песок, настоящий золотой. Высыпал щепотку Лейку в кошелёк — перемены не вышло. Тогда Ланко и понял: обделила его Голубая Змейка за то, что пожадничал на даровщину. Сказал об этом Лейку, и кошелёк на глазах стал прибывать. Домой пришли оба с полнёхонькими кошельками, отдали свой песок и золотые плиточки семейным и рассказали, как Голубая Змейка велела. Все, понятно, радуются, а у Лейка в доме ещё новость: к Марьюшке приехали сваты из другого села. Марьюшка веселёхонька бегает, и рот у неё в полной исправе. От радости, что ли? Жених, верно, какой-то чубарый волосом, а парень весёлый, к ребятам ласковый. Скоренько с ним сдружились. Голубую Змейку с той поры ребята никогда не вызывали. Поняли, что она сама наградой прикатит, если заслужишь, и оба удачливы в своих делах были. Видно, помнила их Змейка и чёрный обруч от них золотым отделяла.