Писатели земли Уральской
   
главнаядля школьников 1 - 4 классов сказы и легенды

 

Cказы и легенды

Перекати-поле

Черепанов, С. И. Перекати-поле // Хрестоматия по литературе родного края. 1-4 кл. / сост. А. Б. Горская, Н. А. Капитонова и др. - Челябинск: ООО "Издательский центр "Взгляд"", 2002. - С. 284-290
Перекати-поле

Парень этот с малолетства в ремках не ходил и обноски не нашивал, ни к одному делу рук не прикладывал. Было у него одно на уме — перед людьми пофорсить, а чего ни наденет, всё казалось ему не в лад, всё невпопад, хоть того одёжа наряднее.

Мать с отцом сами недоедали-недопивали, но его поважали всяко, лишь бы не куксился, не попрекал их.

— Якунюшка, чадунюшка наш!

Отец по найму на водяной мельнице робил. Водянушка не велика, на два постова, да мельник был скуп: других работников не держал, всё на одного Ивана Пантелеича взвалил: зерно из амбара таскать и в бункера на помол засыпать, жернова ковать, муку из ларей выгребать, водяное колесо запускать и вдобавок на дворе со скотом управляться. Тот ел на ходу и пил на ходу. Несёт, бывало, мешок с зерном на загорбке, а Устинья, жена-то, уж наготове, ждёт его на пути. Как он с" ней поравняется, рот раскроет, она сунет туда крутое яичко, то хлеба кусок, то даст квасу глоток.

У Якуни ни разу в носу не свербило, что родители этак изводятся. Удочку на плечо — и айда-пошёл на рыбалку. Цельный день на берегу реки проваландается, пескаришек для кошки наловит, а вечером картуз набекрень, гарусным пояском подпояшется, сапоги дёгтем смажет и — на гулянку: улица, расступись, встречные, отойдите в сторонку — Якуня идёт!..

Девки на него немало заглядывались: парень справный на вид, чубатый, глазастый и на язык востёр.

Привечали его, навеличивали:

— Яков Иваныч, милости просим, кадриль станцевать... Другим парням это было досадно, так они и прозвали

его Якуней-Ваней, будто он недоумок.

Про него же и частушку-повертушку сложили:

Я ли, я ли не работал!

Я ли не старался!

За работу тятька бил,

А за гульбу гармонь купил!

Всего-то один-разъединственный раз попросил его Иван Пантелеич:

— Якунюшка, пособи-ко мне перетаскать, мешки с зерном из амбара на мельницу. Чего-то у меня поясницу ломит, должно, надсадился.

Тот и наработал ему: один мешок в пруд уронил, и из другого мешка всё зерно на землю просыпал.

Устинья прибежала, поохала и сама принялась мужику помогать.

Огорчился тогда Иван Пантелеич, малость на него ругался, а вскоре, лишь бы сына удобрить, годовалую телушку продал и для него гармонь-тальянку купил.

Попиликал на ней Якуня, но терпенья не хватило — голимая маята! Поставил гармонь в чулан и больше в руки не брал.

Соседские бабы не раз Устинье пеняли:

— Не кормилец он у вас, не поилец! Уж на голову выше отца и усы отрастил, а даже палки не переломил.

— Пусть нагуляется досыта! — находилась ответить им. Устинья. — Нам в жизни вольности не досталось, всё нужда и нужда, а ему того не хотим.

И мельнику подле пруда Якуня глаза намозолил. Подошёл тот к нему улов посмотреть, увидел в ведёрке трёх пескаришек, поусмехался и начал выспрашивать:

— Отчего рыба не ловится?

— Поди-ко, я знаю, — молвил Якуня.

— Может, место не гоже?

— Откудова мне знать?

— Да ты умеешь ли что-нибудь делать?

— В платок умею сморкаться!

— И всё?

— Больше ни в чём не нуждаюсь!

— Значит, только в пруду воду мутишь да небо коптишь, — осердился мельник. — Живо ступай отсюда, не маячь тут, не то удочку отберу!

Согнал его с привычного места, а найти новое, где бы рыбёшка клевала и комары не кусались, опять у Якуни не хватило терпенья. Забросил он удочку на сеновал и попусту начал слоняться: в огороде у огуречной гряды посидит, за воротами двора на скамейке позевает от скуки, то на крышу сарайки взберётся и там полежит, то вдоль улицы прогуляется, еле-еле день скоротает. Даже на безделье у него терпежу не нашлось.

И надумал он в поле ветер поймать. В то лето ветрено было, берёзы гнуло, зрелые хлеба стали полеглыми, на покосах стога сена размётывало, деревенские мужики уж всяко испроклинали экую непогоду. От того и накатила на Якуню блажь: уж какое-никакое занятие, но будет чем время занять!

Взял он порожний мешок, нашёл в поле большую елань подальше от леса и тут, на просторе, поставил мешок на распялку.

А ветер Сиверко ещё с утра бушевал; в березняке наломал сухостою, с полевой избушки крышу сорвал и свистел по-разбойничьи.

Порожний мешок, как пузырь, сразу вздуло. Кинулся Якуня его устье верёвочкой завязать, чтобы из ловушки ветер не выпустить, а тот через мешковину утек.

Всяко исхитрялся Якуня, но ветер в мешок не ловился. Иной бы этак-то потешил себя и перестал гоняться за ним, но у Якуни вдруг самомнение взыграло. Встал он супроть Сиверка, кулаком погрозил и похвастался:

— Я не я, коль не одолею тебя!

Только промолвил, в ту же пору с холодной стороны поднялась чёрная туча и во все стороны начала расползаться. И появился посередь неё старик-великан: космы седые растрёпаны, лохматые брови над глазами нависли, бородой можно большущее поле накрыть.

Это сам Сиверко себя оказал.

— Ах ты, шатун-болтун! — загремел он с вышины. — Как посмел похваляться и на меня посыкаться? У тебя же ни на что толку нет!

Якуня хоть и струсил, но виду на то не подал, этак вот подбоченился, сдвинул свой картуз набекрень, как ухарь-молодец.

— И ты шибко не задавайся! Поймаю да зауздаю и стану на тебе по полям гонять...

Кабы надумал сказать: так, мол, и так, хочу, мол, мельницу ветряную построить и ты-де понадобишься её крылья вертеть, в этом случае не осердил бы старика, тот, может, и не отказал бы, ведь всё равно сила у него зазря пропадает, а этакую обиду Сиверко не перенёс.

— Хо! Хо! Хо! — загремел он опять, с краю до краю чёрной тучи молнии засверкали, на землю снежная крупка просыпалась. — Хо! Хо! Покатаю я тебя, только уж не так, как ты пожелал...

Сгреб парня за шиворот, выше леса поднял и понес его, поволок невесть куда: над озёрами, над болотами, над горами синими, над степями безводными. Ладно, что на голые камни не сбросил, в реке не утопил, а опустил на каком-то пустыре да напоследок поддал под зад, свистнул и взвился вверх, по небу тучи гонять.

Долго катился Якуня кубарем по пустому полю, покуда не зацепился за колючий куст.

Уж так-то ли его закрутило и завертело — еле опамятовался, с трудом в свой разум вошёл. Огляделся по сторонам — степь, степь и степь, конца-краю нет. Совсем безлюдное, одичалое место. Даже никаких птиц не видать.

И уж вечереть начинало, вот-вот ночь упадёт. Солнышко скатилось с неба. В лёгкой одеже, да на стылом ветру, да натощак стало зябко.

Скорчился Якуня на земле, чуток обогрелся, а никак не мог вздумать, как себя из беды выручить?

Дома-то, в эту пору, уж лежал бы на тёплых полатях, да гладил бы ладонью сытое брюхо, не то смотрел бы дивные сны, но тут за всю ночь глаз не сомкнул.

А Сиверко отбушевался, и тихо стало в степи, будто вся она укрылась чёрным пологом, примолкла после дневной маяты.

На рассвете пал на землю промозглый туман. В нём Якуня совсем растерялся. Иной бы хоть побегал, размялся бы для обогрева, а у него толку на то не нашлось. Скрючился, сгорбился и с места не сдвинулся.

Поблизости от него суслик выбежал из норы. Встал на задние лапки, испугался при виде Якуни и юркнул в нору обратно.

Когда совсем развиднелось, солнышко разогнало туман, даль прояснилась: нигде ни деревца, ни жилья, ни проезжей дороги. И голодное брюхо ворчало: ур да ур, давай-де хоть травы, что ли, не то весь иссохнешь! Попробовал Якуня полынь пожевать и сразу скривился: горечь голимая! Не догадался подальше отойти, где было полно вишняку. Полевой вишни наелся бы досыта. Не доводилось ведь ягодничать, мать на тарелке готовую подавала: "Ешь, Якунюшка, на здоровье!". Ну, голод ещё можно было стерпеть, а как солнышко начало припекать, испить воды захотелось. Дома-то из кадушки ковшиком воду не брал, ублажался квасом ядрёным.

Нужда и заставила двинуться в путь. С версту прошёл и натакался на неглубокий колодец. Внизу вода свежая, но достать её мудрено, в ладошки не зачерпнуть. Скинул бы Якуня с головы картуз, наклонился бы пониже и достал бы воды, не то из репейного листа свернул бы черпак, а у него и на это толку не нашлось. Опустил он руку в колодец, потом мокрые пальцы обсосал и отправился дальше. Без пути, без дороги, наобум, куда ноги приведут.

Встречный ветер уже начал крепчать, чёрные тучи снова собирались на небе. Тут бы в самый раз обратиться к Сиверку: так, мол, и так, не гневайся на меня, обмолвился-де невольно и зря тебя изобидел, о чём сожалею; доставь меня обратно домой! Доброе слово завсегда отклик получит. А Якуня снова Сиверка обругал:

— Эй ты, холодило паршивое! Обожди, я ещё удумаю, как с тобой поквитаться! Погоняю верхом на тебе, да ещё кнутиком по бокам настегаю!

Того пуще старика изобидел. Тот и напустил на степь ураган. Снова Якуню согнуло. Сам не свой покатился он кубарем по бугоркам и овражкам. То в одну сторону, то в другую, то на одном месте покрутит да вверх подбросит. Всего истрепало. Одежонка, коя была на нём, в клочья порвалась. Картуз потерялся. От сапог отлетели подмётки.

На ту беду и солнышко в этот день палило нещадно. От нагретой земли да на ветру начал Якуня усыхать. И вот уже облик свой потерял. Ни отец, ни мать не признали бы в нём своего родимого. Катится по ветру какая-то сухая трава — шар травяной, где-нибудь за кустик зацепится и снова несёт его и несёт по степи, будто и сама земля не желает его приютить. Перекати-поле такая трава называется. А у нас в деревне её Якуней-Ваней зовут, И бездельников, хвастунов, кои зря по белу свету шатаются, презирают:

— Э, да что с ним толковать: он ведь Якуни-Вани не лучше!