Верзаков Николай Васильевич

Тексты произведений

Верзаков, Николай Васильевич Странствователь : историческое повествование / Н. В. Верзаков, В. А. Черноземцев. — Челябинск : Каменный пояс, 2006. — 440 с.

ЗЛАТОУСТ. 1986. март [отрывок], С. 154-161.

…Прибежал в казарму караульной роты. Поручик Кирьяковский не сразу и узнал:

— Что это у вас с носом?

— Тигельшик Сабуров... Яшка с рудников Миясских сбежал! Тут он, в этих руках был...

Кирьяковский ударил в колокол, рыкнул:

— Р-рота, в ружье!

Так же придирчиво, если не строже, главный начальник горных заводов хребта Уральского осматривал заводское хозяйство. Начал с плотины. Вода, падая с высоты в десять саженей, вращала колесо, от которого приводились в движение все фабричные производства.

Обдавало мокрой пылью. Несло холодом. Весна была ранней, снег постепенно сходил на нет. Спад и теперь невелик, а что будет летом? Об этом и спросил Глинка.

— На дутье домен может воды и не хватить,— ответил Аносов,— а ведь кроме того есть кричная фабрика, прокатная, оружейная. А сплав каравана? Без воды заводские ворота хоть на клюшку.

— Говорили не раз, что надо заводить паровые машины. Тогда на сплав барок хоть всю воду отпускай.

— Где деньги взять, Владимир Андреевич? Сами знаете, Канкрин держал завод в черном теле, полагая, что мы здесь выкрутимся. И новый министр финансов Вронченко вряд ли расщедрится.

— Казна в расстройстве.

— Вот и бей себя в грудь сколько угодно, про булат рассказывай, тверди о славе русского оружия, а денег не проси.

— Немцы пушечную сталь льют, англичане — туда же, мы — задним умом крепки. Что с вашими опытами?

— Ничего,— обида зазвучала в голосе Аносова.— Пушки, видите ли, разорвались при пробе. Не одну — десять, сто разор-вет, прежде чем успех придет. Как же иначе?

— Павел Петрович, не питайте иллюзий. Вы правы, Вронченко денег не даст. Нам нужны стальные пушки, а военное ведомство между тем давит на каски и кирасы. Представьте, вдруг война...

— Да что же делать-то?

— Продолжать опыты.

— Как же это возможно при отсутствии средств?

— А если война? Спросят не с Вронченко, а с нас с вами. Положение завода, знаю, тяжелое, но он лучший в горной зоне, и надежда на вас,— говорил Глинка по пути на оружейную фабрику.

В литейке к Аносову подошел мастер Швецов:

— Павел Петрович, плавка доспела.

— Вынимайте тигель,— распорядился Аносов и пояснил Глинке и подошедшему сюда Ковалевскому: — Пытаемся по-лучить штемпельную сталь.

Швецов прихватами достал из горна докрасна прокален-ный горшок, поставил на площадку, пригреб к нему золу, чтобы не враз остывал.

— Смотри, Николай Иванович, в Петербург проба пойдет, в Монетный двор, где деньги чеканят,— предупредил Аносов,— как бы не сплошать.

— Булат варим, а тут не мудренее будет,— отозвался мастер.

— Булат-то булат, а штемпельная сталь должна иметь особые свойства. У англичан покупаем. А ну как осрамимся? Совестно будет, думаю.

Красное от жара лицо мастера тронулось лукавой улыбкой:

— Не выйдет — другую сварим и надуем англичанина.

— Вот так,— улыбнулся Аносов,— нам главное — кого-нибудь надуть. А помнишь, Николай Иванович, лет восемь назад здесь Егор Петрович был?

— Как не помнить? Когда он у Данилы Вольферца золотую табакерку выспорил?

А дело было так. На Березовском прииске, где до того работал Ковалевский маркшейдером, зимой при рубке лиственничных сучьев топоры крошились. Таким выкрошенным топором он стукнул по гвоздю и, к удивлению, разрубил его без изъяна для топора. Выходило, промороженная лиственница достигала чуть ли не каменной твердости. Этот опыт удался вполне и здесь в споре с немецким мастером. Сабельный клинок рубил гвозди и получал зазубрину на лиственничной плахе.

— С тех пор Егор Петрович побывал в Китае,— рассказывал Аносов,— в киргизских степях, в Придунайских княжествах и еще во многих местах. Книги пишет, золото искать умеет и в металлах толк знает, так что не вздумай его надуть, как собираешься поступить с англичанином.

Ковалевский поскучнел:

— Зачем это, Павел Петрович?

— А затем, чтобы знал, что вы теперь здесь начальником оружейной фабрики будете.

Прибежал мальчик, пошептал что-то Аносову и потянул за руку к двери.

— Господа, как хотите, а надо идти. Анна Кононовна предупреждает: уху передерживать нельзя.

— С хозяйкой спорить опасно,— согласился Глинка. После ухода начальства работные обступили Швецова:

— Кто этот худой, как шкилет, зачем тут? Швецов заважничал:

— Он, как видели, с Петровичем по-свойски, с Глинкой за руку. С ним царь беседы ведет, вот те и шкилет.

— Врешь, Иваныч! В чем душа держится... Швецов отошел подальше от жару, достал кисет:

— Человек все земли прошел. Царь-то ему: «Сходи, Егор, погляди, нет ли где золотишка, чтоб,— говорит,— у нас в кармане звенело». Ну, он пойдет и добудет. А теперь его царь в по-мощники к Петровичу послал, в оружейку главным, так-то. С ним на шармачка нельзя: насквозь видит. А ну-ка донесет царю: есть, мол, в оружейной фабрике эфесных дел мастер Лукин, все бы ничего человек, да как запорет, скажем, гарду, так весь эфес в реку Ай и выкинет.

— Иваныч, ты что это? Бог с тобой, один раз всего и было-то.

— И разу хватит, чтобы закатить эфесных дел мастера Лукина в тягчайшие работы, руду, скажем, долбить.

— Достал ведь я тот эфес, можно бы и не поминать, Иваныч,— взмолился работный.

— Не во мне дело,— посасывал трубку Швецов,— человек он такой: видит сквозь землю. Идет, идет и остановится — тут золото. Начнут копать — так оно и есть. А уж о нас с тобой и говорить нечего.

Аносов вел гостей через площадь. Навстречу двигалась кучка солдат.

— Опять, вероятно, беглого ловили,— заметил Аносов.

— Бегут с завода? — спросил Ковалевский.

— Обыкновенное дело. Глинка подтвердил:

— С приисков, с рудников — по нескольку десятков каждый год.

Дом горного начальника был с витым, ажурным балконом на втором этаже, поддерживаемым колоннами у парадного подъезда, с мезонином, представляющим третий этаж. Одно из первых каменных зданий и, несомненно, лучшее строение в городе, дом стоял напротив Арсенала, фасадом на восток. В приемную вела массивная дверь с кольцом в ноздрях льва. За нею вошедшего встречал Силантий, благообразный мужик с сановными бакенбардами, похожий на министра двора Адлерберга — по торжественным дням он исполнял роль швейцара. Из приемной вели три двери. За правой — широкая литая лестница с сияющими медными перилами — в жилые покои. За дверью прямо тоже лестница, но уже узенькая и крутая — в мезонин. Левая дверь предваряла несколько проходных комнат — перед залой.

Бронзовые люстры, портреты государственных мужей и ученых, коллекция редких камней, богатое собрание булатного оружия, уснащенного росписью и позолотой, придавали дому горного начальника сходство с небольшим дворцом.

В обычные дни он наполнялся детским смехом, топотом, возней ребятишек и ворчанием Силантия, бывшего для младших Аносовых и дядькой, и нянькой.

Одна из комнат за левой дверью служила библиотекой, другая — столовой. Была там и третья, которая по обыкновению в дни приезда Глинки отводилась для игры в вист — по вечерам тогда зажигались все свечи, блеск которых, отражаясь в зеркалах, создавал иллюзию роскоши.

Здесь бывали по делам службы оренбургские и екатеринбургские чиновники, торговый люд из Троицка и Челябинска, духовные из Уфимской епархии, ученые иностранцы, путешественники, привлеченные экзотикой, рассказами о золоте, самоцветах, булате и расписных клинках.

Гостей принимали по заведенному порядку и держали для них хороший стол. Утром и вечером подавали чай, дважды — кофе со сливками, варенье, летом и осенью добавлялись ягоды и фрукты, разумеется, завтрак, обед, ужин — из нескольких блюд.

Владимир Андреевич в свое время знавал кухни лучших ресторанов Петербурга, да и в Екатеринбурге за десять лет его правления уральским краем поварское искусство привилось и вошло в почет. Угодить ему было непросто — удивить разве только можно каким-нибудь местным деликатесом, отчего и посылались всякий раз нарочные на Киолим за красулями. Аносов держал повара, виртуоза в своем деле, который мог подать уху по разряду лучших ресторанов, отменно — и это главное — готовил битую дичь. Глухарей, тетеревов, рябчиков заготовляли заранее и держали в ледниках. Англичанин Мурчисон, будучи в Златоусте, будто долго не решался ткнуть вилкой в тетерева.

— Господа,— морщил ученый иноземец лоб,— я полагал, что птицу прежде следовало ощипать.

А когда узнал, что птица так украшена, поднял палец кверху и воскликнул:

- О!

Заметным о ту пору стал и иностранный мастер Адольф Ленц, знавший рецепт баварского пива.

Вообще же Ковалевский нашел мало перемен в доме за минувшие восемь лет.

Глинка недавно вернулся из-за границы. В бильярдной Ковалевский подошел к нему:

— Как отдохнули, Владимир Андреевич? Где, побывали, что видели?

— Богемия, Карлсбад, теплые источники, здоровый воздух. И что ни камень, то история или легенда. Замки, рыцари, турниры — берегут память. И не только свою, заметьте. Памятник Петру Великому так же ухожен, как и Карлу Четвертому.

— Вы, кажется, хотели просить отставки?

— Да, тяготиться стал службой. Но у государя совершенно неотразимый прием — обнимет, как лучшего друга, поцелует, похлопает по плечу, после чего настаивать на своем решительно невозможно. Отправил меня за свой счет на воды. И видите, я снова здесь. Сто тридцать пудов золота ежегодно с наших приисков идет в казну, и государь прекрасно понимает, что они текут туда не сами по себе.

— Здешняя золотая лихорадка и Каиру не дает спать,— поддержал Ковалевский.— В Египте считают: Нил течет по золотому дну. Где, мол, много солнца, там песок выпаривается и превращается в благородный металл. Мегмет-Али попросил нашего государя помочь в разработках и прислал двух инженеров для ознакомления с делом.

— И попечение выпало на вас?

— Не велик груз. Показал Березовский прииск, поработали в Миассе, на Атляне. Да я и сам многое увидел в хозяйстве Павла Петровича.

Глинка покачал головой, видимо, думая о чем-то другом. «Он и в самом деле постарел»,— заметил Ковалевский. Для него Глинка, несмотря на то что давно уже были в приятельских отношениях, оставался загадкой. Интриговало прошлое генерала.

Старший брат его, Григорий Андреевич, смутил многих, оставив службу в гвардии ради профессорства в Дерптском университете — мена, по мнению офицеров, неравноценная. Однако в России проигрыш не всегда оборачивался потерей. На Григория Андреевича пал выбор, когда присматривали воспитателя великих князей Николая и Михаила — он учил их российской словесности и сопровождал в путешествиях по России и заграницам. Может быть, именно это и спасло младшего Глинку. Его захватили вольнолюбивые идеи, приведшие в «Союз благоденствия». Не знать об этом не могли, но, странное дело, к ответственности по делу декабристов он не был привлечен, будто его оборонила чья-то рука. Может быть, в память о Григории Андреевиче император пощадил, наказав своеобразно,— отправил подальше от столицы, наделив при этом неограниченной властью над огромным промышленным краем России, полагая, что привяжет крепче доверием.

— Где же ваши ученики?

— На пути к пирамидам фараонов. Надо сказать, смышле-ные ребята, во все стараются вникнуть, все заметить, вплоть до того, с какой ноги по утрам встаю. Но более, думаю, страх ими руководит. Боятся Мегмета-Али: головы оторвет, если не найдут в Египте золота.

Подошел Аносов:

— Господа, прошу.

Взял гостей под руки и повел в столовую.

За столом собралось почти все златоустовское общество: помощник директора оружейной фабрики молодой горный инженер Федор Макарович Боташев, сдатчик оружия в Мос-ковском арсенале Николай Васильевич Лошковский, управитель канцелярии Деви Второй, протоиерей Свято-Троицкого собора отец Илья, доктор из крещеных евреев Александр Дмитриевич Бланк, главный браковщик из немцев Данило Оберкотте и еще несколько иностранных мастеров с женами.

Стол плотно уставлен закусками: янтарно-розовая семга, радужные осетровые балыки, красная и черная икра в судочках, заливной язык, печень сохатого, медвежий окорок, отварная молочная телятина, специи, пряности. По средней линии — настойки, наливки, ликеры и вина, привозимые для подобных случаев из столиц.

Жена Аносова Анна Кононовна, радушная хозяйка, по-матерински заботилась, чтобы каждому было удобно, время от времени советовала:

— Попробуйте соленые рыжички... Не забудьте подливу с хреном...

Принесли уху, отдельно подали рыбу. Отец Илья шумно повел носом:

— Божественно!

— Фиш, фиш! — старалась жена Данилы Оберкотте при-влечь внимание к новому блюду.

Отец Илья ворчал:

— И карп — фиш, и пескарь — фиш, все — фиш. А эта в горах Рифейских, в тени хвойных дерев, будто в вечных су-мерках, в воде студеного Киолима, в едином месте токмо и водится, а имя ей есть красуля.

Аносов встал:

— Рыба по суху не ходит, а ходит она, как выразился бы отец Илья, в прохладе струй.— И залихватски опрокинул рюмку с брусничным соком под цвет кориандровой настойки, крякнул и извинился.— Простите, прежде надо было бы сказать спич о подъеме русской промышленности и процветании инженерной мысли.

Глинка знал эту уловку трезвенника Аносова, покосился, но промолчал, лишь заметив:

— К месту — подъем, процветание и благополучие.

— Просим, Владимир Андреевич,— Аносов подстрекал Глинку задать тон.

В общей беседе генерал редко принимал участие, больше молчал, но когда начинал говорить — обычно в своем кругу,— остальные замолкали. Низкий тембр голоса, привычка с паузами, вдумчиво расставлять слова делали речь его веской и убедительной. Живой ум, неожиданные повороты мысли держали людей в состоянии напряженного любопытства.

— Подъем, процветание и благополучие,— повторил он, вставая,— это лишь следствие отношения к делу, господа. Никакая любовь к отечеству не спасет России, если горные заводы хребта Уральского отстанут в развитии, У нас все еще падающая вода вертит приводные колеса трансмиссий. В Европе перешли на пар. Английские арсеналы наполняются нарезным оружием. Шпандау, Эрфурт, Данциг в Пруссии, заводы Бельгии и Америки переходят к массовому производству лучших образцов.

— О да! Шпандау, Эрфурт! — услышав родные звуки, округлил глаза Данило Оберкотте.

Глинка продолжал:

— Наш солдат все еще заряжает ружье круглой пулей с дула. У нас есть булат — лучшая из сталей, но из него не сделаешь пушки — дорого. Нужна пушечная сталь. Это на нашей совести, господа, это на вашей совести, Павел Петрович. Надо искать.

Глинка словно отсекал слова ладонью. Отблеск свечей мерцал в его наградах. Обладатель золотой шпаги «За храбрость» — вожделенной мечты любого офицера гвардии, знал, о чем говорил: как ни трудно в это поверить, но русская армия может быть битой. Где раз поднят русский флаг, провозглашает император, он уже опускаться не должен. Так каковой же должна быть армия, обороняющая такую державу? И этой мыслью Глинка старался вызвать ответное беспокойство.

— У нас солдаты ловят беглых. С европейских заводов мастеровые не бегут.

Для Егора Петровича мысль была не нова, и он ждал, что вот-вот генерал скажет: люди не бегут на Западе потому, что не приписаны к заводам, не привязаны накрепко, подъему производства благоприятствует наемный труд. Эта мысль проника-ла в аристократические салоны из секретных документов.

Глинка посмотрел на игристое; вино в бокале и после паузы призвал:

— За процветание и славу России!

— За процветание и науку! — подхватил Аносов.

Впервые Егор Петрович увидел Аносова, тогда еще полковника, восемь лет назад. До того судил о нем по статьям в «Горном журнале». Труд «О булатах» произвел в научном мире впечатление горного обвала. Мыслимо ли! Многие не верили в открытие. Не верил и англичанин Мурчисон, не верил до тех пор, пока сам не осмотрел оружейную фабрику, где ему вручили булатные презенты. Ковалевский наблюдал за Аносовым, стараясь отметить хоть что-нибудь от великой учености, но ничего необычного не находил. Округлое лицо, живой взгляд, густые рыжеватые волосы с боковым пробором, небольшие бакенбарды с зачесом вперед, острый подбородок с ямочкой — все придавало лицу добродушную мягкость. Сумевший заглянуть в утраченную тайну Востока, он, кажется, сам не осознавал, что сделал для металлургии.