Писатели земли Уральской
   
главнаядля школьников 5-9 классовПротасов В. А.
 
 

Протасов Василий Александрович

Тексты произведения

Протасов, В. А. Мои школьные годы / В. А. Протасов // Литература России. Южный Урал : хрестоматия. 5-9 класс / сост. Н. А. Капитонова, Т. Н. Крохалева; Т. В. Соловьева. — Челябинск : Взгляд, 2002. — С.8-18


Мои школьные годы

В 1954 году, вскоре после Пасхи, мать принарядила меня в пиджак и даже голову напомадила, что случалось только в воскресенье и праздничные дни. Мой "первый пиджак" скорее подходил к форме женских кофт того времени в виде колокола, но "Афонька", дочь заштатного пономаря Петушкова, не смущаясь, продолжала соперничать с мужскими портными, она же шила нам и белье, по несколько раз — после примерки — перекраиваемое, перешиваемое.

Причесывая меня, мать объявила: "Сейчас отец отведет тебя к учителю — грамоте учиться".

Такое напутствие, признаюсь, покоробило меня. Суть в том, что сестры мои частенько брали меня с собою к подругам Старцевым, отец коих — бритоголовый и стриженый "под гребенку" — всегда представлялся мне суровым, неприветливым.

Бывало, набедокурю, не выполню требование сестер, они меня стращали: "Погоди, вот отдадим тебя учиться к Порфиру Уваровичу — тогда будешь слушаться, не станешь шалить". Я свободно вздохнул, когда учителем моим оказался не Порфир Уварыч Старцев, а Иван Никитьевич Бакланов, во дворе которого я давно свел знакомство с его квартирантами — учениками Духовного училища. В обучении грамоте сам Бакланов почти не принимал никакого участия и лишь распределял учащихся между младшей и старшей дочерьми, женой, когда она была более или менее здоровой, и младшим сыном —учеником второго класса уездного училища. В качестве надзирательницы за нами состояла "бабушка" (мать Бакланова), которая время от времени понукала нас: "Чево буркалы-то на меня пялишь, уткни-ка лучше нос в книгу".

Нас, учащихся, было человек 8-9, в этом числе девочка. Занимались мы утром до 9 часов и после обеда с 3 до 5 вечера, распределяясь в кухне, в сенях, в комнате, в садике — это зависело от учителя. Мой учитель предпочитал больше заниматься со мной в огороде за баней, где старшая дочь Бакланова частенько и накрывала нас за игрой в свайку. Правда, я отказывался от игры, но учитель мой успокаивал, что я хорошо вытвердил свой урок. Сам Бакланов, очевидно, был руководителем своей школы. Наши учителя — по мере успехов наших — делали ему доклад: "Азбуку я с ним прошла, знает".

— Начинай: бе-а-бе...

Зато обучение письму Иван Никитьевич никому не доверял — очевидно, "чистописание" он считал самым важным предметом в его школе. Писали мы гусиными перьями, которые и "чинил" нам сам Бакланов. Писанию перьями предшествовала аспидная доска. Грифеля тоже дочинивал Бакланов. Кроме того, каждого поступающего Бакланов снабжал "указкою" — это узенькал деревянная дощечка, которую — на конце заостренную в виде тупого пера — учащийся и должен передвигать, произнося одну букву за другой. Водить указательным пальцем по буквам воспрещалось — книга загрязняется. "Указки" часто приходилось делать новые — при сильном нажиме они ломались, а иногда это делалось и с целью протянуть время, пока будет готова новая "указка". В таких случаях Бакланов ворчал: "Пойду к отцу да и пожалуюсь, что ты нарочно указку ломаешь". Выполнял ли Иван Никитьевич свою угрозу, я не проверял, так как сам лично я бережно пользовался "указкой" и вообще старательно учился. В свою очередь, бабушка журила самого Бакланова за то, что он "ея лучину" изводит на "указки" нам:

— Гну, гну спину-то, а вы тут как тут со своими "указками", только сор один, сам бы щепал, да сам бы и подметал, смотри, опять сколько сору то.

Бакланов отмалчивался, а бабушка через некоторое время, вооружаясь веником, поднимала такую пыль, что мы принуждены были срываться со своих мест.

— И когда это, прости Господи, этим "указкам" и конец придет, — заканчивая свою работу, говорила она.

В общем, это была добрая старуха. Иногда по утрам, оторвавшись от печки и сковородников, она ставила на стол тарелку с блинами, лепешками или шаньгами, сильно сдобренными маслом.

"Поешьте-ка, — говорила бабушка — чать, проголодались уж".

Как бы то ни было, мое ученье шло вперед: аз, буки... я до конца нашего алфавита выучил, перешел на "бы", "вры", "гры" и начал уже читать по складам, а к осени мне дали книгу для чтения Паульсона. Читая, я узнал, что неизвестная мне "Госпожа Зимена была нездорова" (так начинается рассказ).

Я уже научился писать цифры, а на славянском наречии преодолел "Аз, Ангел, Архангел, Бог, Божество, Богородице" (на этом и закончилось обучение славянскому чтению). Очевидно, по полугодовой программе больших познаний и не требовалось. Осенью я оставил школу Бакланова... Чтоб я не отвлекался от грамоты, мать заставила меня читать и писать. В один из октябрьских морозных дней (в те годы зима устанавливалась рано) отец повел меня в Духовное училище. Мы вошли во 2-й класс (низшее отделение), где отцу нужно было переговорить с Иваном Андреевичем Орловым, инспектором училища и преподавателем греческого языка. На стуле перед столом, с накинутым на плечи форменным, с белыми пуговицами барашковым пальто, сидел лет 35, рослый, здоровенный мужчина с черной, извитою в кольца шевелюрой на голове. При нашем появлении Орлов подбежал навстречу к отцу, меня же первым делом поразил заметно выдававшийся живот этого колосса, усеянный по жилету нюхательным табаком. Пока отец говорил с инспектором, и обвел глазами голые стены класса, должно быть, давно не знавшие побелки, подернутые изморозью три окна, выходящие на север; осмелился затем обозреть ряд парт, за которыми сидели учащиеся; в классе было очень прохладно, все были в шубах или меховых пальто... Чувствовалось, что ученики довольны случившимся перерывом в уроке.

Все мы с ног до головы были обстреляны удивленными взорами со стороны учащихся, не избежал я и высунутого языка по моему адресу. По окончании аудиенции, которую отец мой и инспектор вели стоя, мы отправились домой, а я, решивший еще раз обернуться к ученикам, был награжден на прощание великолепной гримасой, которую может создать фантазия. Дня через 2-3 после сего отец предложил мне одеться и, вручая письмо, вывел за ворота дома с таким напутствием:

— Видишь, вон дом почти посреди улицы, вот и отнеси это письмо учителю Захару Федоровичу. (Полянцеву. — Е. Т.)

Было часа три дня, мне довелось обождать Захара Федоровича на кухне, пока он вернулся из училища. Когда я вышел в кухню, из-за стола в переднем углу встали, покончив с обедом, два мальчика-квартиранта Захара Федоровича, а другие два мальчика сидели на лавке с книжками в руках, но больше смотрели на остатки от обеда и в окно (это были "безобедники" из училища).

Я не заметил, кто произнес: "Захар Федорович идет", — безобедники принялись шепотом читать свои книжки.

Произведя маленький экзамен, Захар Федорович наказал мне принести завтра в это же время грифельную доску и тетрадь бумаги.

На следующий день я застаю новых, но уже трех безобедников. На сей раз долго пришлось мне ждать своего учителя, как и вообще в некоторые дни недели, он являлся часов в 5-6 вечера.

Частовременное запаздывание Захара Федоровича, как потом я узнал, объяснялось просто: по окончании классов он оставлял певчих и разучивал что-либо для пения в церкви, а кроме того, Захар Федорович обучал пению хор женского монастыря. Покончив с обедом, Захар Федорович звал нас в комнату, где за столом располагались я и безобедники, а Захару Федоровичу подавали чай: стакан за стаканом — штук до 10 и даже более.

Занимаясь со мною, Захар Федорович время от времени четверти в три карандашом подбадривал безобедников по головам, когда кто-нибудь из них не был занят уроком.

Я часто возвращался домой в 10-11 и даже в 12 часов ночи, в зависимости от того, когда Захар Федорович вернется из училища или из монастыря со спевки.

Покончив занятия со мною, Захар Федорович проверял затем знания безобедников. Однако я не помню, чтоб кто-либо когда-нибудь из них выучивал урок. Вернувшись в свои квартиры, ученики первым делом утоляли голод, а затем ложились спать, снова не приготовив уроков к следующему дню, и результат получался всегда один: или снова без обеда, или порка, если урок был Ивана Андреевича. (Орлова. — Е. Т.)

После нескольких моих запаздываний с уроков отец написал Захару Федоровичу, чтоб он кончал со мною занятия на позднее 8 часов вечера. Тогда и безобедники вздохнули свободно — на их обязанности, между прочим, было провожать меня до дому...

С осени до Петрова дня я обучался у Захара Федоровича, а с 15 августа 1865 года без какого бы то ни было экзамена в 3-й класс (или среднее отделение) Духовного училища…