Мамин-Сибиряк дмитрий Наркисович

Тексты произведений

Мамин-Сибиряк, Д. Н. По Зауралью: путевые заметки / Д. Н. Мамин-Сибиряк // Зеленые горы, пестрый народ: В поисках связующих нитей: по следам путешествий / авт. очерков А. П. Черноскутов, Ю. В. Шинкаренко, Екатеринбург: Сократ, 2008. — С.253-256.

ПО ЗАУРАЛЬЮ: ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ (отрывок)

Съездить на Южный Урал было моим давнишним желанием, но все как-то не выпадал случай осуществить его. Нынешним летом этот вопрос был вырешен окончательно, потому что необходимо было пожить недели три на кумызе , а потом уже по пути объехать Зауралье, именно по тем местам, которые скоро захватит строящаяся линия железной дороги Самара — Уфа — Златоуст. Хотелось отдохнуть, поездить, посмотреть, познакомиться с новыми местами и вообще встряхнуться после зимы, проведенной в Москве и, главное, проехать по благословенному Зауралью именно накануне строительства железной дороги, направление которой от Златоуста пока еще не определено — быть может, она пройдет через Кыштымские заводы прямо на Екатеринбург, может быть, повернет на г. Челябинск, а то уйдет совсем на юг, в степь. Важно то, что Зауралье — это наше золотое дно — будет соединено железным путем с Расеей, другими словами, — под наплывом новых веяний и новых людей, каким неизбежно ведет за собой каждый новый железный путь, оно быстро потеряет свою настоящую оригинальную физиономию.

Каюсь, лично для меня немалой приманкой служила возможность проехаться в своем экипаже и даже "на долгих"...

Путешествие по железным дорогам и на пароходах, с их чиновничьими порядками, бестолковой сутолокой и угнетающим однообразием, давно надоело всем и каждому. При одной мысли о вокзалах и пароходных пристанях русского путешественника уже охватывает какая-то судорожная, бестолковая торопливость, и он успокаивается только тогда, когда почувствует себя вещью, сданной в багаж за таким-то номером. Железнодорожные звонки, свистки на пароходах, антрекоты и шней-клэпсы, обжиганье горячим чаем в буфете и вообще потеря всякой самостоятельности отравляют путешествие по самым лучшим местам, а тут "на долгих" пред вами развертывается бесконечная поэзия странствования на полной своей воле с долгими кормежками на постоялых дворах, встречами и знакомствами и с неизбежными приключениями.

— Хотим — едем, хотим — нет... — фантазировала моя спутница, увлекаясь идеей путешествия "на долгих". — Помните, сколько радости доставляли такие путешествия в детстве?.. Можно останавливаться прямо где-нибудь в лесу...

Итак — едем. Экипаж готов, ямщик с лошадьми подряжен, все уложено и приготовлено.

— Ведь это не по железной дороге: хоть целый воз вези, — повторяем мы с особенным удовольствием, осматривая экипаж в последний раз. — И выедем, когда захотим...

— Да, только вот как погода... — присоединяет свой голос ямщик, бывалый человек из городских извозчиков, известный на бирже под кличкой "учителя", — как будто дождичком поманивает...

— Ничего, в ненастье выедем — в вёдро приедем...

— Уж это что говорить... И то сказать — который бок вымочит, тот и высушит, а грязь не сало, высохла и отстала. Экипаж вот будто тяжеловат, ну да как-нибудь сползаем помаленьку...

Экипаж, лошади, ямщик, погода — все это вопросы, которые вызывают самую деятельную работу мысли. Необходимо все сделать по-настоящему, дорога дальняя и нелегкая, особенно по горам. Наплачешься из-за самого глупого винта или какой-нибудь утюжины. Эти дорожные заботы и соображения придавали путешествию какой-то особенный живой интерес. Прежде всего, конечно, хотелось обставить все дешево — экипаж куплен по случаю, пара лошадей подряжены на шестой неделе за 60 рублей, одним словом, пока все шло хорошо. Старинная повозка с тяжелым ходом представляла всякие удобства для путешествия, особенно когда откидной кожаный болок был вымазан свежим дегтем, все гайки подвинчены и вообще все осмотрено, взвешено. Впрочем, когда уже в день отъезда "учитель" принялся за колесную мазь, оказалось, что в левом заднем колесе "разъело втулку". Вышел недосмотр, и пришлось укреплять втулку деревянными клиньями, причем "учитель" особенно усердствовал.

Мы выехали из Екатеринбурга в серенький и холодный июньский день. Заморачивало с самого утра, и даже начинался "бус", но ждать не приходилось — нужно было торопиться. Экипаж оказался набитым доверху, так что в каждом нырке бились головой в болок — пришлось откинуть его, пока вся кладь "обсидится". "Учителя" приходила провожать его жена с девочкой и принесла с собой какой-то серый мешок с пожитками.

— Ты смотри, не тово... — наказывала она супругу с недовольным лицом. — Доругой-то, пожалуй, как раз нахлебаешься, а коней башкыры сведут...

Для того чтобы выбраться из города, потребовался действительно "битый час", уж очень испорчена была дорога, особенно так называемая Архиерейская улица, которая выводила на Челябинский тракт. На выезде развязаны были настоящие валдайские колокольчики, и наш экипаж бойко покатился объездами. Впереди уже белела церковь пригородного села Уктус, а по р. Исети одна за другой мелькали красивые заимки, прятавшиеся в сосновом бору. Я очень люблю эти заимки — они говорят уже о Сибири, о сибирском привольном житье.

Для читателя Зауралье — мертвое слово, поэтому считаю нужным оговориться по этому поводу. В широком смысле слова Зауральем можно назвать весь восточный склон Уральских гор с его отрогами и контра-фортами, но у нас под этим именем известна только та часть склона, которая идет к югу от Екатеринбурга, захватывая Екатеринбургский, Камышловский и Шадринский уезды Пермской губернии и часть Оренбургской. Стоит взглянуть по карте на бассейны таких рек, как Исеть, Мияс и Уй с их бесчисленными притоками, и на целую полосу горных и степных озер, разлегшихся на громадном пространстве, чтобы сразу оценить все преимущества этого так богато орошенного края. Вообще Урал считается золотым дном, но Зауралье — это само золото. Представьте себе такую картину: с одной стороны проходит могучий горный кряж с своими неистощимыми рудными богатствами, лесами и целой сетью бойких горных речек, сейчас за ним открывается богатейшая черноземная полоса, усеянная сотнями красивейших и кишащих рыбой озер, а дальше уже стелется волнистой линией настоящая степь с ее ковылем, солончаками и киргизскими стойбищами.

Если была бы задана специальная задача, чтобы придумать наилучшие условия для человеческого существования, то и тогда трудно было бы изобрести более счастливую комбинацию, за исключением разве того, что этот благословенный уголок только не соединен с открытым морем или большой судоходной рекой, хотя счастье таких слишком открытых мест еще сомнительный вопрос.

История Зауралья представляет собой богатый и совершенно нетронутый материал, начиная с пещерного человека, жившего по берегам и островам зауральских озер, каменного века и века бронзовых орудий, имевших здесь самостоятельное развитие, благодаря природным условиям горного края, и постепенно переходя к кочевникам монгольского типа, особенно облюбовавшим эти текущие млеком и медом места. Русская история застает здесь башкирское племя, которое вытеснило своих предшественников и само подверглось постоянным нападениям со стороны периодически приливавших степных кочевников, как киргизы или калмыки. Когда пало Казанское царство и русская колонизация круто повернула с уральского севера, облюбованного еще новгородцами, в южное приволье, Зауралье сделалось ареной самой отчаянной борьбы, не кончившейся еще и сейчас. Мы уже писали о башкирских бунтах, которые прошли по Зауралью не один раз, как пущенный по степи весенний пал. Много было пролито башкирской и русской крови, прежде чем русские "насельники" утвердились наконец в цветущих долинах благословенной Башкирии. Башкиры давно замирились, история кровавой борьбы отдается далеким и смутным эхом только в башкирских песнях, но это геройски защищавшееся племя все-таки удержало за собой часть дедины и отчины и теперь доживает свой век по берегам озер и рек Зауралья отдельными островками, которые совсем затерялись в разлившемся русском море, и, вероятно, уже не далеко то время, когда и эти островки совсем исчезнут, оставив после себя одни названия башкирских урочищ, стойбищ и тебеневок. Вообще, можно только удивляться живучести этого племени, окрестившего горы, реки, озера и разное жилье своими башкирскими именами, которые одни не умрут.

Русское население рассажалось плотно и густо по всему Зауралью, перемешавшись с башкирами, тептерями и мещеряками. В горах и по предгорью осело специально заводское население или глухие лесные деревушки, на башкирском черноземе крепко и глубоко врос в самую землю великорусский пахарь, а в степи, где шел ряд засек и острожков для защиты от "орды", образовалось казачье население, — так называемая оренбургская линия. До самого последнего времени Зауралье оставалось как-то в стороне от "последнего слова" разлившейся по Руси колупаевской цивилизации, но это последнее слово придет вместе с железной дорогой, и тогда для Зауралья будут "другие птицы и другие песни". Для нас поэтому-то и важно было посмотреть на эти благословенные места накануне их неизбежного и тяжелого испытания, которое все перевернет. Зауралье начинает чувствоваться сейчас же по выезде из Екатеринбурга, — я говорю о тех сосновых борах, которые каким-то чудом еще сохранились по берегам Исети. Сосна здесь уже не наша северная, прямая и высокая, как восковая свеча, и едва опушенная хвоей на самой вершине, а приземистая, с развитыми толстыми сучьями и богатой сочной хвоей — это башкирская сосна, последний представитель вековых башкирских боров, о которых остались одни воспоминания. Исеть — самая живая артерия всего Зауралья и, начиная от Екатеринбурга, чуть не сплошь усажена заимками, деревнями, селами, промышленными заведениями, фабриками и заводами. Самое густое население сгруппировалось на Исети главным образом в Шадринском уезде при впадении в нее р. Течи. Заметим здесь, кстати, что Исеть с испокон века служит бродяжническим трактом, и по ней каждое лето переваливают в Расею тысячи бродяжек, которые в этих местах составляют самое заурядное явление и пользуются со стороны населения большими льготами — их не только не трогают, но выставляют на особых полочках, приделанных к окнам, потайную милостыню. Замечательно то, что шалости со стороны бродяжек случаются крайне редко — эти отверженные, не имеющие человеческого имени отщепенцы проходят по течению Исети почти незаметно, как тени дантовского ада.

Первая станция до Арамили идет по правому берегу Исети, и все время едешь в виду какого-нибудь жилья, что составляет такую редкость для провинциального тракта. Выезжая из Екатеринбурга, уже видишь вдали колокольню Уктуса, за ним сейчас начинается Нижне-Исетский завод, очень красивый и издали, и вблизи, а при выезде из последнего отчетливо можно рассмотреть большое и красивое село Арамиль. Самая река особенно хороша до Нижне-Исетского завода, к которому разливается широким заводским прудом. Проезжая Уктусом, можно заметить в стороне старую оставленную плотину того завода, который устраивал здесь в начале прошлого века еще Геннин. Уктус, Нижне-Исетский завод и Арамиль составляют пригороды Екатеринбурга и, как все русские пригороды, пользуются самой некрасивой репутацией; земли мало, и население вынуждено существовать собственным средствием, которое главным образом сосредоточилось на лесоворном промысле, доведенном здесь до возможного совершенства, как самая живая отрасль кустарничества. Где прошел лесовор — там все голо, как колено или голова новорожденного, и это печальное явление можно наблюдать вплоть до самой Арамили — город съел здесь все, оставив на поглядку мелкий "карандашник".

Кроме лесоворничества, пригороды промышляют доставкой в город разных деревенских продуктов, в том числе и женской прислуги, из которой, как везде, образуется главный контингент проституток, а если подойдет случай, то не прочь и пошалить на тракте, хотя сравнительно нынче очень спокойно.

Картина тракта оживлялась попадавшимися обозами с кладью, которые ползли своим черепашьим шагом, как что-то такое допотопное,) что никак не вяжется с утверждающейся на Руси пароходной и железнодорожной быстротой. Знаменитый Сибирский тракт с проведением уральской железной дороги "отошел", как и Тюменский, — для обозников остается пока один Челябинский. В Арамиль мы приехали вечером. Это большое село, красиво раскидавшее свои домики по берегам какой-то речки, впадавшей в Исеть. Нужно было покормить лошадей. Остановились на постоялом, хотя нас пустили без особенного удовольствия.

— Обоз ждем, — озабоченно объясняла разбитная хозяйка. — Того гляди наедут...

Действительно, едва мы успели напиться чаю в душной избе, насквозь пропитанной какой-то особенно тяжелой, чисто ямщицкой вонью, как ворота заскрипели и на широкий мощеный двор начали со скрипом тяжело вкатываться воз за возом. "Учитель" сначала считал подводы, но потом махнул рукой и проговорил:

— Эк их напёрло... Откуда эка страсть и берется.

Через десять минут наш экипаж был окружен со всех сторон тюменскими телегами с высоким ямщицким передком и поднятыми кверху оглоблями; человек десять ямщиков не спеша выравнивали воза, выпрягали лошадей и ставили их к сену. Громадный двор с окружавшими его навесами был уже битком набит, и трудно было пошевелиться. Везде торчали лошадиные головы, приткнувшиеся к сену, и слышалось самое аппетитное жевание. В избе уже кипел ведерный самовар, и, вымывши руки, ямщики отправились "чаявать", как это умеют делать только одни ямщики.

Хозяин постоялого двора и его жена сбились с ног, ухаживая за ямщиками, особенно за подрядчиком, рыжим, молодым детиной, походившим на какую-то заводскую лошадь. Является вопрос, почему именно одних ямщиков кормят на убой, тогда как и работа у них не тяжелая, — ответ простой: приезжая на постоялый двор, ямщики покупают и сено, и овес, и деготь, а с обоза наберется много. Хороший постоялый двор продаст в месяц одного овса несколько тысяч пудов.

Вечером, сидя на завалине, мы разговорились с подрядчиком, который в качестве бывалого человека держал себя с большим апломбом.

— Тюменская железная дорога много увела у вас работы? — спрашивал я.

— Тюменка-то... Ну, летом, оно точно, не под силу она нам приходится, — медленно отвечал подрядчик, встряхивая волосами. — Зимой свое наведем... Купцу что за расчет по тюменке товар отправлять, когда там ни за что не отвечают. Погляди-ко, как на вокзале начнут швырять кладь — только треск идет, а у нас везде обережь, потому как мы за все отвечаем: подмочил кладь, разбил, потерял... Отвественное наше дело.

Другой раз и так бывает, что концов не сведешь, продавай коней и все обзаведенье... По осеням битва большая идет по тракту. Ну, неурожай господь пошлет — тоже зарез нашему брату...

Особенно хорош вид на озеро Большие Касли, на Вишневые горы и на далекую панораму Каслинского завода от оз. Кисегача. Это настоящая уральская Швейцария. и можно только удивляться, как на срвнительно небольшом пространстве собрана такая масса всяческой благодати... К самому заводу дорога идет вест десять все по берегу озера. Красиво белеют заводские церкви, пестреют разные постройки, и этот вид не теряется вблизи, как иногда случается с красиивыми ландшафтами. Скоро наш экипаж катился по широкой каслинской улице, мимо таких хороших и так плотно поставленных домиков, — что еще не случалось видеть такого наружного довольства, потому что в самых богатых местах оно сосредотачивается только около рынка и церквей... (с. 35)

...К самому Кыштымскому заводу дорога подходит великолепным бором. Заводская церковь видна еще через озеро. Этот завод считается самым красивым на Урале, даже красивее Каслей, но, по-нашему, это не справедливо: оба завода хороши по-своему. Кыштым расположен совсем в горах, но ему недостает воды сравнительно с Каслями — Иртяш остается позади, а в заводе только один пруд, на который после озер и смотреть не хочется. Затем в Кыштыме вы уже не встретите каслинского довольства и ключом бьющей жизни — строения валятся, много пустующих домов и вообще водворяется мерзость запустения...

...Скоро показался уголок последнего громадного горного озера Увильды, которое в длину имеет 25 верст и в ширину 20. Глубина достигает 25 сажен. Замечательно то, что в Увильдах вода совершенно прозрачная, и можно отчетливо рассмотреть каждый камушек на глубине нескольких сажен. Как рассказывают, это самое красивое из горных озер: со всех сторон лес, много островов и так далее. Мы могли видеть только небольшой заливчик, в который впадает горная речка Черемшанка, но и здесь открывается глазу прелестная панорама — весь берег точно заткан густой осокой и лавдами, а синяя вода выглядывает из своей зеленой рамы самыми причудливыми узорами..."

"Насколько действительно велики рыбные богатства, лучшим доказательством служит такой пример: озера Кыштымской дачи приносят больше дохода, чем самые заводы, считающиеся одними из лучших на Урале, хотя рыбопромышленность ведется самым хищническим образом... Можно сказать с уверенностью, что каслинскими рыбопромышленниками сделано было решительно все, чтобы извести рыбу в озерах, но самые героические усилия оказались напрасными: рыба плодится с изумительной быстротой и вызывает для своего истребления новых гениальных предпринимателей" (с. 60).

Но вот дамба кончается, и на повороте открывается третий вид на Златоуст: впереди заводская плотина, под ней целый ряд фабрик, около собора хорошенькая площадь, прямо — большой управительский дом, который так и глядит хозяином, а дальше правильными рядами вытянулись чистенькие домики, упираясь в гору, которая на заднем плане делает крутой поворот. Впереди тоже гора с часовенкой наверху. Вид очень и очень хороший, хотя сразу и нельзя окинуть глазом все — такой точки вы не найдете, потому что сдвинувшиеся около пруда две горы разделяют поле зрения. На плотине, где устроен деревянный помост, выдававшийся на сваях в пруд, сидит и гуляет "чистая публика" — несколько дамских шляп, две горноинженерских фуражки и даже какой-то военный мундир. Настоящий город, одним словом..." (с. 67).

Миясский завод залег по р. Миясу в широкой долине, и по своему наружному виду решительно ничего замечательного не представляет, кроме разве одной реки, этой глубокой и бойкой красавицы, полной еще дикой свежести. Кругом оголенная холмистая равнина, горы остаются на западе, составляя довольно картинный фон, повитый синевато-фиолетовой дымкой. Заводские постройки как везде по заводам: прямые, широкие улицы, кучка хороших домов в центре, церковь и так далее. Есть пруд и какое-то фабричное строение. Но интерес миясской жизни сосредотачивается около длинного каменного здания с вывеской: "Главная контора миясских золотых промыслов". Сам по себе Миясский завод на Урале может считаться одним из главных золотых гнезд, за ним уже следуют Екатеринбург и Кушва...

От Миясского завода дорога пошла уже волнистой равниной, где на десятки верст не видно было ни одного деревца. Урал остался синеватой глыбой далеко позади, и чем дальше вперед мы подвигались, тем он поднимался выше, точно стены и бастионы какой-то гигантской крепости...