Писатели земли Уральской
   
главнаядля школьников 5-9 классовМакаров К. М.
 
 

Макаров Ким Михайлович

Тексты произведений

Макаров, К. М. Липа: рассказ / К. М. Макаров // В железной реальности века: стихи и проза писателей Южного Урала / сост. и ред. А. К. Белозерцев . — Челябинск: ООО"Алим", 2008. — С. 270-288.

Липа (отрывок)

На Тихона день, двадцать девятого июня, солнце вставать не торопится: долго нежится за горой Пильной, а когда ее Светлость явится над лесистым угорьем, то также медленно и лениво покатится дальше по-над синими хребтами Бехты, Зигальги.

В этот тихий денек — так толкуют старики — и у Земли-матушки самый тихий ход в году, и леса не шумят, птицы примолкают, даже речка Тюлюк не так говорлива...

"В такой ангельский денек не ори, не проказничай характером, пыху свою не выказывай, а если с кем и вышла какая пря, — не лихостись, не рви словом душу, утишься..."

Эти утренние прелюбы у Александра Игнатича от хорошего настроения. Еще бы: вёдро, тепло. Лето — на взгорке. Старик уже с полчаса стоит посредине большого своего двора, прищурившись на солнышко, то и дело поглаживая рукой зеркально-лысую голову. Мысли текут раздумчиво-привычные: "...Завтра-послезавтра надо бы на покос, трава нынче сытная, стеной стоит — корова приходит с полным выменем...

На Ивана Купалу ночь была звездная, и на Благовещение морозный утренник хорошо прясла побелил... Знать, приметки эти к доброму урожаю... Ага, скоро свиноройки пойдут и картоха, видно, будет родкая, хрушкая..."

Александр Игнатич стар годами, да молод глазами: синька в них не выцвела, не дедушка, но крепкий старик, на тело сухопарый, ноги — не корягой, ходит быстро и — сплясать может, и за черникой в гору сбегать...

— Александр Игнатич дома? — громкий стук в ворота.

— Иду-иду! Хто там?

— Свои.

— Мой свояк — в поле беляк, — открывает калитку ворот Александр Игнатич.

— Здравствуйте! — в проеме ворот высокий сорокалетний мужчина, лицо, как у породистого сытого кота, глаза чуть навыкат, с чернью.

Но пышная рыжеволосая шевелюра придает всему облику что-то геройское и романтическое.

— Здравствуй, здравствуй, Володимир. Проходь,— скупой жест руки Александра Игнатича. Гость — весь в адидасовой упаковочке: кепочка, куртка и брюки джинсовые, кроссовки —проходит уверенно во двор и в удивлении останавливается у старого "газика".

— Раритет! — восклицает он.

Александру Игнатичу это слово в новину, но вида не подает, говорит усмешливо:

— У тя, Володимир, язык морочий, глаз сорочий — не изурочь машину-то!

Сказал так и подумал: "И мы не одними соплями шиты — картузом крыты, мылом мыты".

Владимир неопределенно хмыкнул. Глянул быстро, как бы царапнул глазами Александра Игнатича и пнул ногой шину "газика":

— Драндулет на ходу?

Дернулся было хозяин — обиделся за свою машину, но с полуоборота заводиться — нужды нет.

— А чо ему делатца! — начинает он скоморошничать словами. — Сорок лет бегат.

— Ага, когда шемётом на рысях по нашим увалам и лывам, когда и зауросит. Тот еще жеребчик! Я на ём последние десять лет в пожарке работал.

— Купили потом?

— Чаво ешо! — усмехается Александр Игнатич. — Приватизировал. Вона! Сейчас в городах цельные заводы идут в частные руки...

— Да ну!

Ничо. Все молчат. Да-а, было бы хлебово, а хлебалка найдется завсегда. Опять, значит, капиталу быть, а после — гражданской войне.

— Ну вы уж загнули, Александр Игнатич ! Прямо и война.

— А ты, паря, разогни. Сам-то — с усам. Вот гостину у нас строишь... Баньку для дуристов... не с кислых же, пустых щей.

— Я вообще-то, Александр Игнатич, по делу к вам пришел.

— Знамо, не зубы разговором золотить. Што надо?

— Человек я здесь новый, приезжий. Места ваши еще плохо знаю. Слышал, что где-то роща липовая есть.

— Ничего там нет. Холодное и ветреное место. Ранье-от, двадцать лет назад, в старой липе был один ащиток.

— Что?

— Где была — там и стоит. На Цвятках. Медку, чё ль, захотелось?

— А что, там пасека?

— Ну, по-другому сказать: улей в дупле. Диких пчел дуплянка. Липец, скажу тебе, скусный был. — Старик причмокивает губами. — Я было как-то раз наперся этого дармового медка так, что у меня аж скрозь кожу на животе росинками проступил. На палец возьмешь — сладкий. Ага. Запашистый, — смеется старик. — Долгонько потом девки ко мне липли, а мне и невдомек. — Александр Игнатич достает из кармана пачку "Примы".

— А проехать на машине туда можно? — Владимир хлопает рукой по кузову "газика".

— Пошто нельзя — дорога есть. Што думаешь — липку плисовать?

Ране-от из луба хорошие лапти плели, ступни тоже, бахилы, босовки, мочало... Прям скажу, много доброй липы на корню извели начисто.

Александр Игнатич протягивает пачку сигарет Владимиру. — Кури.

— Спасибо. У меня — свои. — Владимир вынимает из заднего кармана джинсов небольшую красивую коробочку темно-красного цвета с золотой окантовочкой, открывает ее и достает толстую сигару. Такие Александр Игнатич видел только по телеку в ковбойских фильмах, и он завороженно смотрит, как Владимир медленно ее раскуривает от зажигалки. "Настоящий мериканец!" — уважительно думает он теперь о госте.

— Мериканские ? — любопытствует он, незаметно пряча свой кургузый окурок.

— Гавана.

— А-а... И сколь така одна штуковина стоит?

— В Штатах — два бакса.

— А ежли, — кустистые бровишки взлетают на лоб старика, — на деревянные наши перецокать?

— На сегодняшний день по валютному курсу будет пятьдесят рублей с копейками.

...— Так чё тебе, Владимир, надоть в роще на Цвятках? Како тако дело?

— Плашек мне надо, Александр Игнатич. Плашек липовых.

— Досок, чё ль ?

— Да. Дощечки размером двадцать на тридцать сантиметров. Дерево только нужно выбрать подходящее.

— Эт для какой нужды такие дощечки годятся? — всякое незнакомое дело Александру Игнатичу в любопытство.

— Иконки резать.

— В церкву?

— Да нет, — замялся отчего-то Владимир, — там старые иконы, живописные... а у меня — икона резная будет... из чистого дерева...

— Понятно, — снова чешет лысую голову Александр Игнатич.

— Вообще-то людям нравятся такие, — как бы извиняется Владимир, — хотя здесь и не принято... В Штатах с этого малого бизнеса я и начинал...

— Ясненько, — Александру Игнатичу трудно представить новоявленного "мериканца", такого крупного красивого мужика в роли купчика-коробейника. Одно ясно: дело это будет для "мериканца" прибыльным, раз людям нравится — деньги потекут. А што ? В городах — на всякое художественное суемудрие и высокоумие всегда мода.

— Александр Игнатич, — Владимир умело пускает голубое колечко дыма, — я хочу попросить вас об одном одолжении — съездить со мной на эти самые Цвятки на вашем замечательном грузовичке. Я прихвачу с собой финскую бензопилу, она компактная — всего-навсего три кг и, думаю, часа за два управимся. Надо ведь одну хорошую гладкоствольную липу. А с вами я рассчитаюсь...

— Можно, — охотно соглашается Александр Игнатич, — с такой техникой липку расчекрыжить — плевое дело.

— Ладненько. Договорились, — протягивает короткопалую руку Владимир. — До скорой встречи.

— Как не наткаться — в одной деревне живем, — усмехается старик. — Пока прощевай. Да! — хлопает себя по лбу Александр Игнатич.

— Постой, парень! Не в оттай же нам липку валить?! Надоть тебе в лесничество зайти, порубочный билет взять, чтоб все по закону было. Порядок у нас тут такой, хотя, кажись, в уреме живем.

— Нет проблем! — широко, белозубо улыбается Владимир. — Закон превыше президента. Будьте здоровы! — легкий поклон Александру Игнатичу.

Отпел соловей. Откуковала кукушка. Липа отцвела, отдышала жарким медовым запахом. Отгудели, отжужжали пчелы, шмели, мухи над бледно-желтым соцветием. Но воздух в роще еще запашист и сладок, и как от огромной брашны тянет медовухой. Доцветает донник, пустырник, дягиль, дудник... На вырубках в тайге, на старых гарях в полную силу цветет кипрей.

И в неласковый денек — в хмурь и дождь — иван-чай даст пчелке полный взяток нектара. Пришли и крапивные заговины — последние ее денечки, когда она полезна человеку...

— Приехали ! — остановил свою "пожарку" Александр Игнатич.

Сегодня он в балагурном настроении и всю ухабистую дорогу пел один и тот же куплет

— Оп-ля! — молодцевато спрыгнул на землю из кабинки машины Владимир.

"Мериканец" одет в новенькую камуфляжную форму зеленоватою цвета, на ногах — кирзачи, на голове — фасонистая кепочка.

— Так где, Александр Игнатьевич, ваши знаменитые Цвятки? — вертит, как дятел, головой Владимир и замирает восхищенно: по увалу на взгор хребта среди чернолесья поднималась липовая роща светлозеленой широкой полосой.

— О-ля-ля ! — невольно воскликнул Владимир. — Здесь работы на целую фабрику хватит! Эдак лет...

Чтобы скрыть волнение, старик продолжал спокойно:

— Тут, Володя, я бы сказал: храм лесной, Богом и природой-матушкой сотворенный. Вишь, как в ем светло, чисто и благолепно...

Они быстро поднялись от дороги по кремнистой тропке к роще. Деревья стояли тихие. Ни ветерка, ни птицы. Екает сердце у старика, когда слышит возбужденный голос Владимира...

— А мне нравится вот эта! — остановился Владимир у толстой липы.

— Не-е, — чего-то медлит Александр Игнатич. — Ей еще цвести и цвести, лет шестьдесят будет, и больно уж сукаста. Пойдем дале.

Так они ходят с полчаса, и все старику не по себе: становится, ткнет пальцем, мол, вот она... Владимир нервничал, но пока помалкивал. Наконец, когда они снова вышли к проезжей дороге, но с другого бока рощи, Александр Игнатич приостановился у высокой одномерной липы.

— Столетняя, — и прислонился к ней плечом. От липы шло тепло, дышала она...

— Олл раит! То, что надо! Посторонись-ка, батька! — запустил пилу Владимир.

Когда дерево упало, Александр Игнатич промолвил грустно:

— Прям скажу, Владимир, жалко такую...больно баская была...

— Ха! Да их здесь целый лес! Не одна же она у вас...

— Верно. У нас... Хотя опять-таки: для богова дела пойдет, а не на ружейный приклад. —Александр Игнатич вскинул топор и пошел по стволу дерева обрубать ветви.

Работали молча. Весело жужжала пила, зло гукал топор, да еще над головой назойливо каркала ворона. Александр Игнатич думал: "Ворона каркает к ненастью — ворон гаркает к несчастью". Он шугнул ворону палкой, она снялась с высокого места. Отлетела немного, но и там продолжала недовольно ворчать свое.

За полтора часа горячей работы без перекура было готово к погрузке более десятка саженных бревнышек.

Обратно вел машину Александр Игнатич с хорошим настроением: дело сделано — осталось за малым — приехать, разгрузиться и "обмыть..." Посему и подмурлыкивал себе под нос на довоенный знакомый мотивчик песенку...

Не доезжая одного километра до деревни, Александ Игнатьич остановил машину, вылез из кабины и увидел, как медленно испускает свой последний дух заднее колесо. На тебе! Лесная дорога и вот — гвоздь с аршин... Потом уж клял себя Александр Игнатич: ведь в пятницу — всяко дело пятится, и еще на чертову пуповину — тринадцатое число — все будет во зло...

— Что случилось? — раздался лениватый голос Владимира из кабины.

— Што-што! Конь в пальто! Приехали. Вылазь...

— Ба! Что будем делать? — Владимир в некоторой растерянности.

— А ни чо. Завтра с утра заменю шину.

— А сегодня?

— Не-е, — насупился старик, — сегодня уже не получится. Не мальчик — тудема-судема бегать. Шабаш! Пешкодралом прийдется теперьча итить.

— Так все и оставим?

— Пилку возьми. Хотя у нас тут тихо, без шакалья...

— Лады, — Владимир достает пилу. — Променад этот хоть и не кстати, но полезен человеку. Bay! Пошли, Александр Игнатьевич.

.... В сорок втором году на октябрь так же вот случилось: прискакал верховой с района, постучал кнутовищем в ворота: "Эй, кто в хате есть, Извекову Александру повестка!"

Давно уже в деревне не пели геройских песен, не хвалились ратными подвигами дедов и отцов: война оказалась страшной и жестокой: почти каждую неделю приходили похоронки, невеселые вести с письмами: этот убит, тот ранен, другой пропал без вести...

Надо же — вспомнилось, увиделось, как в кино, точно вчера было... А ведь жизнь прошла! Столько лет..."

Александр Игнатьич прищурил один глаз: опять эти буковки, что блошки прыгают по бумаге...:Гражданину Извекову А. И. срочно явиться 14 июля сего года в лесничество к 11.00". Внизу размашисто подпись и печать.

... Старик быстро шагает на край деревни, к особнячку Горского, ярится про себя словами: "Ишь, черт мериканский, подвел старика, а еще бизнесом занимается, иконки делает ..."

Вдруг над головой Александра Ивановича раздается свежий, бодрый голос Горского:

— Александр Иванович, приехали? Сейчас я...

— Здравствуйте! Живы-здоровы? А где машина?

— А где порубочный билет на липу? — старик, не мигая, исподлобья смотрел на Горского. — Я же вас, уважаемый, просил, говорил, что...

— Да некогда было! — разводит руками Горский. Глаза его чисты и честны.

— Просто не успел. То вестибюль витражками надо застеклить, то вот еще дендрарий начал... Скерцо одно! — закидался он непонятными словами. — Эти лаццарони, чурки эти, — рукой за спину показывает Горский, — хреновы качки, только таскать и катать... Да вы, Александр Игнатич, не беспокойтесь, задним числом все и оформим.

— Поздно теперь, — Александр Игнатич смотрит в землю. — Вызывали меня в лесничество. Оттуда кандыбаю.

— Ну и что?

— Лесничиха грозится оштрафовать за незаконную порубку. Акт составила.

— Ага, черт в юбке. Грит, пятнадцать тыш рублев...

— Ого! — набежала тень на румяное лицо Горского. — Это выходит, на брата по триста долларов.

— На какого брата? — не смог сразу взять в толк сказанное Александр Игнатич.

— А я тут причем? — старик так был удивлен таким оборотом дела, что даже отступил от Горского на шаг.

— Акт, как я понял, составлен на вашу персону, ну и машина с грузом не у меня, — голос Горского был извиняющимся — дескать, он совсем не виноват, что так получилось... Помолчав, добавил:

— По справедливости половину штрафа беру на себя.

Если бы в этот момент перед Александром Игнатичем разверзлась твердь земная, небо упало, курица, которая купалась в пыли у забора, закукарекала — он бы не так удивился. Но от такого неслыханного доброхотства Александр Игнатич онемел. Наконец, обретя дар мысли и речи, сказал:

— Дивны дела твои, Господи! И что это за люди-человеки нынче пошли? Ни совести в них, ни правды, повернулся круто и зашагал прочь...

Александр Игнатич остановился, расстегнул рубашку, стал в тенёк дерева, проговорил громко: "Верно, одна. А я тут при чем? Был молодой, сильный — защищал ее, семь раз клевала меня пулька...

"А счас? — обидно почему-то стало старику, и он продолжал разговор вслух. — Дожился — не божился, сам себя не могу защитить. Да куда ж мы докатились? Русаки ли мы? Пошто не хозяева на своей земле? Пошто такие бесталанные-то? Счастливо, вольно жить не можем... А?"

От такой карусели в голове, от мыслей таких Александр Игнатич почти бегом побежал домой по пустынной колдобной улице.

Сынок, увидев хозяина, негромко заржал.

— Сынка! Айда! — позвал конька Александр Игнатич.

Тот взбрыкнул задними ногами и легко, почти не касаясь земли, оббежал округ полянки.

— Ишь ты! Какой... Месяц — серебро, красно солнышко — золото. Н-н-да-а, — залюбовался Сынком Александр Игнатич. — Прямо, скажу, франт, прынц...

Александр Игнатич протянул хлеб коню, тот осторожно взял его. От Сынка несло теплом, приятным запахом, а губы холодили ладошку.

— Ну-ну, не балуй! — Сынок пытался легонько куснуть ладонь Александра Игнатича.

— Да не продам я тебя! — Александр Игнатич отвинтил крышку "боярышника", набулькал в стакан своих "сто грамм наркомовских" и, не жмурясь, с удовольствием выпил. — Не продам, — сказал твердо, сочно хрустя огурчиком. — Што сказано, то сделано. Точка. Как-нибудь со старухой выкрутимся. Займем тут, займем там...

— А чо? Не боись, это поначалу страшно в телеге ходить: оглобли сбоку, хомут давит, сзади тарахтелка... Ничо, мы с тобой с плужка начнем. Пахать хоть тяжело, да не так страшно. Плужок у меня однолемешный, легкий да остренький, пойдет по пахоте-то, как по маслу. Ничо, отобьемся от долгов, заробим денежку.

А чо? Работы тут много. И вспашем, и обороним. Сотка — сто рублев. Пока солнце ходит, — мы соток десять-пятнадцать вспашем.

Вот и посчитай — урок наш выйдет на тышу целковых...

Конек слушал, иногда всхрапывал и кивал головой. Александр Игнатич откупорил третью бутылочку, чуть-чуть плесканул в стакашек, выпил и сказал громко:

— Хорошо.

И только сейчас почувствовал, как отходит тяжесть с сердца, как рассеивается туман с души, как она обретает спокойствие, тишину этого предвечернего летнего дня.

Сидел бы так вечно на теплой колдобине, смотрел бы на Сынка, на петуха, который хорохорится перед курами, на белые облака-ягуш- ки; слушал бы неторопливый бабий голос речки, чесал бы загривок этому славному тетьяку с тонкими ногами, атласной черно-пепельной шерстью, наивными большими глазами; и в сердце бы не пускал черную думку, гибельную тоскучку. Сидел бы и сидел, жил бы и жил...