Макаров Ким Михайлович

Тексты произведений

Макаров, К. М. Лошади / К. М. Макаров // Литература России. Южный Урал. Хрестоматия 5-9 класс / сост. Н. А. Капитонова, Т. Н. Крохалева; Т. В. Соловьева. — Челябинск: Взгляд, 2002. — С. 413-418.

ЛОШАДИ

Димка сидел на завалинке и думал. Дед Егор чинил сеть. Ласка, сибирская лайка, мышковала по огороду. Все были заняты делом, и даже лето, пахнущее рекой и луговыми травами, тоже не ленилось, ткало новые листья на кустах и деревья, нянчило в гнездах пискунов, купало в звонком плесе ребятишек, наливало солнечной мякотью малину, аукало в грибных колках женскими голосами... А Димка все думал...

Вчера на сеновале, ложась спать, он услышал от деда, что всякая животинка имеет свой разум и понимает человеческий язык. Гусь — умен, цену себе знает, а посему ходит важно, как генерал; свинья — с виду глупа, рыло длинное, лба нет, глазки пустые — свинец тяжелый, но память у нее хорошая — обидчика на всю жизнь запоминает; самая глупая скотинка, говорит дедушка, курица — под себя гребет, а зачем — не знает...

Верно! Правду говорит дедушка, Димка и сам замечал... вот хотя бы Ласка. Соскучится за ночь — утром бежит ластиться, улыбается во все зубы. Ну, прямо-таки человек! А Серко? Протянешь ему на ладошке кусочек сахара, он осторожно — одними губами — возьмет и потом долго кивает головой, благодарит. Вообще, дедушка считает, что лошадь — самая умная и понятливая животина на земле, потому как она всегда в работе с человеком вместе. Она и человека доброго за версту узнает, а недоброго, как волка, чует.

— Дедунь, а дедунь, расскажи о лошадях...

Дед большой охотник до разговоров, особенно с внуком. А как же иначе. Кому как не своему внуку-последышу поведать то, что накопилось за далями и дорогами его жизни.

— Ну слушай, — откликается на просьбу дед.

— Слушай да сетешку придерживай — за разговором и дело скоротится.

Лицо у деда морщинистое, в бородавках, суковатое, весь он будто из дерева выпилен: борода, что у лешего — редкая и длинная, мшистая, глаза — навыкат, удивленные и счастливые, до сих пор синька в глазах не пропала. Неказист с виду дедуня. Роста небольшого, руки длинные, черные, жилистые, будто корни.. Но Димка своего дедушку любит и знает, что он в войну с фашистами смело воевал, что его уважают сельчане, что на нем дом держится.

— Было это в мое малолетство, — медленно начинает дед, — помогал, значит, я батрачить отцу своему, Гавриле Павловичу, пас на бата-майских лугах с соседским Кирюхой кулацких лошадей. Табунок у нас — голов пятнадцать.

Лето ласковое было, трава густая, сытая. Ночью в небе звездочки порхают, рыба в реке играется. Хорошо в ночном!

Работа для нас в самый раз. Кони смирные, наработаются за день, устанут. Им на зеленом лужку — счастье.

Однажды, — вскинул дед мохнатые брови, — налетела буря. Кони наши сбились вкруг, дрожат. Испугались, сердешные. А молния как вскинется на дыбы, как полыхнет! Аж небо стонет, земля гремит... и нам стало страшно. Глядим на лошадей, а глазища-то их зеленым светом полыхают, и сами они тонко ржут, будто помощи просят. Что делать? Кирюха мой, Степка, сообразил быстро: «Давай, Егорка, песни петь!» Да как заорет: «Ах вы, сени, мои сени, сени новые мои, сени новые кленовые, решетчатые...» — и ноги в руки, пошел плясом, кувырком по траве да так ловко, словно парень егозной перед девками на гулянке. Я — за ним, ору что-то во весь голос, и гроза мне — нипочем, и сам черт — не страшен. Даже весело стало.

А лошадей словно кто рукой похолил. Вытянули шеи, подняли головы, смотрят, удивляются, наверное: «Что за дурацкое представление!? Али ребята с испуга рехнулись?».

Тут небо как рванет на лоскутки! Ка-а-ак гром даст под дых! Мурашки по спине потекли... Ничего. Одна лошадь фыркнула, ударила копытом, выгнула колесом шею, на зад присела, вот-вот ударит за нами в пляс. Однако гроза как-то разом схлынула, отчалила к другим берегам. После дождина сыпанул, прямо картечь свинцовая! Мы к лодчонке, что на бережку ночевала, перевернули ее и готов шалаш. Видим, лошади успокоились, пошли парами по лугу, а мы лежим себе, тепло нам друг от дружки. Слушаем, как дождик босиком по реке шлепает, как громушко высоко похохатывает: знать, умаялся.

Дед перекидывает сеть на другую руку, берет большую деревянную иглу, смотрит задумчиво на Димку и продолжает негромко:

— Заговорил-таки нас дождь — уснули мы.

Проснулись — утро уже. Тихо вокруг, река вся светится, солнышко золотое по воде катится. Кони в воде стоят, точно серебром облиты. Дремлют. Вдруг Лыска, самая захудалая лошаденка, сунула морду в воду, пошлепала вислыми губами и — говорит человеческим голосом, чисто так: «А где ребятишки наши?».

Обмерли мы, затаились. Вот диво дивное!

Старая хромая кляча Тунька, что с бельмом на глазу, отвечает: «Да где же им быть... Поди, дрыхнут под лодкой. Умаялись бедовые. Хорошие мужики станутся, помяните мое слово...».

— Вырастут, — всхрапнул коновод табуна, огромный халзаный жеребец, — вырастут, охомутают вот, — ткнул жеребец горбатой мордой в бок тонконогого сеголетка Юрку, — охомутают Юрочку и покатят в санях под бубенчики веселые в города счастье свое искать...

Юрка заржал радостно, взбрыкнул задними ногами и пустил из розоватых ноздрей на воду большой голубой пузырь:

— И покатим! У нас все впереди! И-и-го-го!..

Дед Егор опустил сеть, склонил лысоватую голову набок, смотрел бочком на внука, в глазах — смешинка бегала. А Димке виделись огненные, словно вылитые из солнца, кони. Он слышал их тайный разговор о грозе, о сочной и мягкой траве, о том, что день сегодня будет погожим, и что хромой Петр, богатей-мельник, совсем осатанел: стал бить лошадей кнутом по глазам...

Потом сквозь забытье услышал деда: «Сказывают люди, что один раз в лето разговаривают лошади, это когда молнии падают на землю и прорастают огненными саранками. Да и то не каждому дано услышать их, как не всякому найти ту единственную сарану, молниевику, среди тысяч других, обыкновенных. Сердце должно быть чистым, без грехов, ласковым к человеку, к животине любой, к птахе вольной».

Дед еще что-то говорил тихо бескровными губами, но Димка все никак не мог очнуться — он был там, под лодкой, и подслушивал утренний разговор лошадей.

— Ну, Дмитрий, — встал с чурбака дед Егор, — дело сделано, сказка сказана — теперь можешь, как ветер, на все четыре стороны света бежать. Вон, мотри! Ребята тебя кличут с реки, — дед толкает легонько Димку, смеется щербатым ртом. — Мотри, далеко не плавай. Сказывают, в реке щука объявилась, бо-ольша-ая! — разводит в обе стороны руки дед Егор. — Вчера с одного рыбака бродни сдернула, на быстрине стоял, ельников ловил... Хорошо, рядом лодка оказалась, а то бы плавать ему на дне речном, налимов кормить. Огромная рыбина ходит. Во! — дед Егор показывает на большое весло, которое лежит у крыльца. — Ну, беги, Дмитрий.