Кондратковская Нина Георгиевна

Тексты произведений

Кондратковская, Н. Г. Хрю-хрю: из невыдуманных рассказов // Н. Г. Кондратковская "Ах, если бы еще одну мне жизнь!": автобиографические рассказы. Философская проза. Воспоминания / Н. Г. Кондратковская; сост. В. С. Балобанова. — Белорецк, 2006. — С.172-174

Хрю-хрю: из невыдуманных рассказов

Мы ждали на перроне, отороченном поблеклыми акациями, пригородного поезда из пионерского лагеря "Сосновый бор". Было жарко, пыльно и шумно. Поезд третий час вез последнюю смену. Родителям хотелось скорее обнять загорелых и прибавивших в весе чад. В тот не очень сытый год привес считался главным показателем нагулянного здоровья, до этого прибывших в лагерь детей ставили на медицинские весы натощак, а убывающих — сразу после обильного обеда. В середине сороковых годов показатели ценились выше честного здравого смысла.

Наконец-то семафор поднял руку, поезд прибыл и паровоз, проскочив мимо вокзала, выпустил шипучие пары. Из зеленых вагонов с номерами отрядов, крупно размеченных мелом, посыпалась ребятня в родные объятья. Покуда вожатые и воспитатели суетились со списками и выкриками фамилий, собирая "своих" в кучки - детям было не до построений в колонны. Покуда кого-то отмечая в списках, отпускали с родителями домой, мы оглядывали и тискали своих ребят и что-то спрашивали, и они тоже спрашивали, и никто никого не слушал — просто радовались, наскучившись за неполный месяц разлуки.

И тут сквозь гул я поняла, что мой Юрка простужен. Он хрипел, сипел и то басил, то исторгал совсем младенческие звуки.

Я нашла и забрала у вожатых двух сестренок Струковых — их мать, моя соседка, работала посменно и попросила встретить девочек.

— Он хрюкал, — крикнули они звонким дуэтом.

— Как это хрюкал? — не поняла я.

— Ну, по-поросячьему. Как свиньи хрюкают.

— Ты что же это хулиганишь? — потеребила я выгоревшие кудри своего неслуха.

— Все мы хрюкали, — прохрипел рядом одноклассник Витька, вися на отцовском рукаве.

— Угу, — прогудел Юрка. — Теперь все мы хрипатые.

— Перрон пустел, но я дожидалась вожатую. Я обещала оформить отрядный альбом, надо было договориться. Да и уехать надеялась не в набитом трамвае — на вокзальной площади стоял заводской автобус.

Вожатая Серафима Петровна, очень строгая и правильная комсомолка, подбила свои бабки, нагрузилась папками в необъятной сетке, и мы направились домой, в соцгород, тем самым автобусом, развозившим по адресам начальство и ребят, которых не встретили. Хилый драндулет рычал на выбоинах "сошейки", как именовали жители десяти километровую битую дорогу с беспорядочными строениями по бокам, считавшуюся улицей Кирова. Все рядом говорили, говорили. Девочки — заливисто, мальчики — по-змеиному. Кроме Юрки, их было четверо из разных отрядов.

— От чего они так охрипли? — наконец спросила я, наклоняясь, сидящую впереди воспитательницу, с виду учительницу.

— Репетировали долго.

— Что репетировали?

— Ребята свиней изображали.

— Поросят в свинячьих масках! Пятачки такие розовые, уши, — наперебой втемяшивали мне сестры Струковы. — И хвостики крючком к трусам пришиты были.

— А... зачем?!

Воспитательница поучительным упрекающим тоном, весьма (я ведь тоже педагог) значительно произнесла:

— Праздник мы проводили. Торжественное закрытие лагеря. Комиссия прибыла из гороно, из горкома комсомола, из профкома завода. Сам (она назвала известную в городе фамилию) присутствовал и речь произнес. Политическое мероприятие!

— И на этом мероприятии хрюкали?!

Воспитательница с трудом повернулась всем грузным телом и сверкнула глазками из-под полотняной панамы:

— Мы сделали настоящий парад. Девочки в костюмах изображали "царицу полей" — кукурузу, а мальчики — деревенскую копилку! — свинок. Всем лагерем. Замечательное шествие!

— Мы вот так качались и пели, — изобразили наглядно сестрички Струковы. — В костюмах разрисованных.

— А мы — хрюкали, ну в точности как настоящие свиньи. Каждый день учились хрюкать.

Тут мальчишки тоже изобразили звуки так натурально, что в автобусе запахло свинарником.

— И портреты Никиты Сергеевича Хрущева несли.

— Сами свиньи?

— И кукурузки тоже.

— Кто же до этого додумался?

Лик воспитательницы завис над спинкой сиденья и она, почти не размыкая уст, выдала торжественно:

— Никто не додумался. Поступило указание, прислали готовый сценарий. Мы все как один откликнулись на постановление партии и правительства.

— Д-да, перестарались, — подумала я почти вслух, жалея сына и всех охрипших мальчишек. У них же голоса ломаются! Мутация! Их даже от уроков пения освобождают! И спросила уже громко у ребят: "И долго вы репетировали?"

— Все дни. Даже в лес не ходили. Пока не стало получаться...

— Как у живых хрюшек, — закончил чью-то реплику Юрка.

— Да, активно, самоотверженно готовились. Зато какое было шествие! Благодарность и вымпел нам вручили за лучшее торжественное мероприятие. Политическое, — подчеркнула учительским тоном воспитательница и так тряхнула головой, что панама поднялась и съехала на огромный по тогдашней моде накладной шиш прически.

Две недели лечила сорванную Юркину глотку. Врач из детской поликлиники, помимо смазок и орошений, прописала побольше молчать — самый трудный режим для вечно орущих подростков.

В вещевом мешке сына я нашла грязные трусики с хвостиком из плетеного шпагата и помятую самодельную маску из оберточной бумаги, обклеенную марлей, выкрашенной акрихином. С большими ушами, узкими прорезями глаз и розовом пятачком. Она очень смахивала на Мао-Цзедуна и отдаленно — на портрет вдохновителя кукурузной и свиной эпопеи.

— А мимо трибуны мы бежали вот так, — Юрка засеменил в маске на четвереньках, покачиваясь. — Мы хрюкали и пукали.

— Бессовестные!

— Так знаешь, сколько было поросят? Пол-лагеря! В лагере было 1200 детей. Целая пионерская республика.

— А девочки?

— Они были кукурузки. Очень красивые. — Разрисованные зернышками длинные мешки, а на голове корона из листьев. И они пели. А мы за ними — вот так.

Он хрюкнул, взвизгнул, и я свирепо прикрикнула. До занятий оставалось три дня, а голос не восстановился, и в горле по-прежнему першило.

Уж очень рьяно репетировали. Педагоги. Проявили усердие не по разуму.

Не верится, но так оно и было. Летом в одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году.