Ховив Ефим Григорьевич

Тексты произведений

Ховив, Е. Утренний звонок / Е. Ховив // Львов, М. День воспоминаний. Стихи разных лет. Мемуарная проза. Современники о поэте / М. Львов; Авт. замысла и сост. Е. Г. Ховив. — Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1997. — С. 299-310.

Утренний звонок

Звонок междугородки раздавался часов в шесть утра.

— Вы еще спите? — возмущался знакомый глуховатый голос в Москве или в Переделкино. — Я уже два часа за работой.

— Так ведь рано еще, Михаил Давидович!

— Все равно, пора уже к столу. Ваше за вас никто не напишет.

Именно в эти годы подведения итогов вышла у Львова книга стихов "Круглые сутки":

Как мало сроков нам дано.

На круглосуточную жизнь.

Когда становилось грустно, рука его невольно тянулась к телефону: позвонить друзьям...

В первые послевоенные годы встречи с местными поэтами устраивались в Челябинске в бывшем здании музыкального училища. Это был двухэтажный дом старой кладки, с большими окнами. Стоял он на горке, наискосок от нынешнего Гипромеза. Здесь я впервые увидел недавно вернувшегося из армии Михаила Львова и его друга Тихона Тюричева — братьев Диоскуров, как называли их за неразлучность.

Жил Львов в гостинице "Южный Урал", в однокомнатном номере. По ночам писал стихи, днем отсыпался, гулял, принимал друзей. Когда я по молодости лет решил, что мне непременно нужно учиться в Литературном иституте, Львов снабдил меня рекомендательными письмами к поэтам Антокольскому и Симонову. Письмо к Антокольскому начиналось словами: "Дорогой Павел Григорьевич!", второе письмо — просто: "Дорогой Симонов!". Антокольский был другом и наставником поколения фронтовых поэтов, а Симонов для Львова — товарищем по Литинституту.

В 46-м или в 47-м году в журнале "Знамя", в статье о судьбах поколения военных поэтов, Антокольский приводил стихи Львова, в дальнейшем как будто нигде не печатавшиеся (цитирую по памяти):

...Но в чьем же веденье поэт,

Придут на выручку тотчас...

Передать рекомендательные письма не удалось — ни Антокольского, ни Симонова тогда в Москве не оказалось. И в Литинститут я, слава Богу, не поступил.

Во всех библиографических справочниках после книжки М. Львова "Мои товарищи" (М.: Советский писатель, 1945) значится книжка "Стихи" (Челябгиз, 1947).

Однако ошибаются все справочники. Между московской книжкой 45-го года и челябинским сборником 47-го у Львова вышла в 1946 году здесь же, в Челябинске, еще одна книжка. Мы могли бы и не узнать о ней вообще, если бы в газете "Челябинский рабочий" в октябре 1946 года не была напечатана разгромная рецензия "О беззастенчивом поэте и либеральной критике", где подробно описан даже ее внешний вид: толщина, цвет обложки и т.д. И в конце, как смертный приговор, фраза: конечно, подобная книга до читателя не дойдет.

И книжка исчезла. Произошло это вскоре после постановления ЦК КПСС о журналах "Звезда" и "Ленинград", когда, в каждом городе искали местных кандидатов на роль Зощенко и Ахматовой.

Поэт Александр Куницын вспоминает со слов самого Львова, что в эти дни Михаилу Давыдовичу позвонил неизвестный доброжелатель: "Немедленно уезжайте!". И он уехал из Челябинска на десять лет. И вернулся лишь тогда, когда было уже другое время.

— Стойте здесь и никуда не уходите. Сейчас буду знакомить вас с литературной Москвой. Личные конта кты — самое главное! — наставляет меня Львов и выводит на середину фойе Центрального Дома литераторов. — И не вздумайте удрать.

Стою. Первым Львов ведет ко мне небольшого старичка с интеллигентной бородкой.

— Александр Казанцев, — представляется старичок.

Ого! Автор любимых в детстве фантастических романов.

Следующий — молодой высокий парень с застенчивой улыбкой.

— Самый нежный поэт в Москве. Заведующий отделом поэзии в журнале "Юность" Натан Злотников, — представляет его Львов.

Затем он знакомит меня с поэтом Борисом Слуцким и еще несколькими писателями. Но вот Львов подводит ко мне полного горбоносого кавказца.

— Расул! — представляется тот, и мы обмениваемся рукопожатием и какими-то любезными фразами.

— Пожалуй, на сегодня хватит! — прошу я Львова. — Дайте передохнуть.

Маленькая столовая в редакции "Нового мира" памятна многим челябинским литераторам. Каждого гостя Львов первым делом ведет сюда.

— Обедайте, потом снова ко мне.

Хочешь после обеда расплатиться — выясняется: уже уплачено. Эти львовские обеды были своего рода традицией. Кое-кому из ребят, зная их безденежье, Львов предлагал:

— Приходите обедать каждый день. Разбогатеете, будете угощать меня в "Метрополе".

— Хотите позвонить в Челябинск?

В комнате, куда привел меня Львов, стоит большой письменный стол. "Ножкой" к нему — другой, длинный стол. Полтора десятка стульев.

— Чей это кабинет? — спрашиваю я у Михаила Давыдовича.

— Раньше здесь сидел Твардовский.

Какая-то сила, как пружиной, поднимает меня со стула. Так это здесь, в этой ничем не примечательной комнате, обсуждалась когда-то рукопись "Одного дня Ивана Денисовича"! И когда кто-то из членов редколлегии "Нового мира" попенял автору, что, дескать, герой у него — "маленький" человек, Твардовский негромко спросил:

— А что, капитан Тушин у Толстого — тоже маленький человек?

... — Нет, — говорю я Львову, — отсюда я звонить не буду. Не могу.

Он понимающе улыбается и ведет меня в другую комнату.

Узнав, что Львов купил для жены машину, спрашиваю:

— Ну, уж теперь-то не придется в Переделкино на электричке добираться?

— Упаси Боже! Чтобы я доверил свою жизнь этой нервной москвичке? Ни за что! Только на электричке.

Даже во время короткой поездки в такси Львов успевает рассказать массу интересного.

— Михаил Давидович, да это же для книжки! Это нужно записывать!

— Времени нет, — следует философский ответ.

У Львова есть стихотворение с такими строчками:

Мне б на свиданья,

времени нет.

Как рассказчик, Львов был неистощим. Вот три миниатюры, которые я запомнил почти дословно.

— Один мой знакомый привез на дачу в Переделкино свою приятельницу. Неожиданно его срочно вызвали в Москву. в Москву.

— Вечером вернусь, — сказал он ей. — Вот холодильник с продуктами. Вот шкаф с книгами. Вот телевизор. Ты можешь делать все, что хочешь, кроме одного. Если зазвонит телефон, не бери трубку.

— Почему? — удивилась она.

— Тебе сюда звонить не станут.

Он уехал. Вскоре зазвонил телефон, и она, о, это извечное женское любопытство, сняла трубку и нежно пропела:

— Ал-л-о-о!

Хозяину дачи долго потом пришлось доказывать жене, что она просто ошиблась номером.

— В 1946 году, после одного из выступлений в Клубе писателей, где я не имел успеха, ко мне подошла поэтесса Ксения Некрасова и сказала:

— Миша, у тебя очень умные стихи, тебя здесь не поймут, тебе надо выступать в Доме ученых.

— Однажды утром раздался телефонный звонок. Я кричу:

— Здравствуй, как ты живешь? Жена спрашивает:

— С кем ты говорил?

— С Пушкиным.

— Как! Ты с Пушкиным на "ты"?

Это был Григорий Григорьевич Пушкин, правнук великого поэта. Мой друг.

Михаилу Давидовичу очень нравилось одно письмо Маркса на литературные темы. Нравилось до такой степени, что он рассылал его своим друзьям. Получил и я экземпляр этого письма. Думаю, что оно не будет лишним в этих заметках и что меня никто не заподозрит в пропаганде марксизма. А нынешние издатели прочтут его не без пользы для себя и для своих авторов.

Маркс — Иосифу Вейдемейеру в Нью-Йорк, Лондон, 16янв. 1852 г.

С приездом Львова литературная жизнь Челябинска начинала нестись со скоростью экспресса. Каждый день и час расписаны: выступления, встречи... Да и незапланированных визитеров было без счета. Но один день всегда оставлялся для семьи брата, а полдня — особенно в последние годы — для... обкома КПСС.

Времена были уже другие, да и Львов — заместитель редактора "Нового мира" — был уже не тот молодой поэт-фронтовик, которого когда-то можно было высокомерно обругать в печатном органе обкома. К тому же "сильные мира сего" не меньше простых смертных любили узнавать столичные окололитературные новости из "первых рук".

...Львову в Челябинске вручали другую награду — премию "Орленок".

Переполненный зал театра ЧТЗ. Приветствия, цветы... И Львов у микрофона — помолодевший лет на двадцать. Александр Соколов, его товарищ по Уральскому добровольческому танковому корпусу, снимает праздник на кинопленку. Потом эти кадры войдут в фильмы "Поэт с тракторного" и "От имени живых". В фойе — бесконечная очередь за автографами.

После вечера — товарищеский ужин в комнате на втором этаже. За большим столом мест не хватило, и рядом пришлось накрыть "детский" стол. За ним скромно сидели молодой Костя Скворцов и совсем юная Инночка Лимонова (ее стихи Львов потом напечатает в "Новом мире").

Рядом с Михаилом Давидовичем — Татьяничева. Сменяя друг друга, они вспоминают времена своей юности — в Челябинске, в Магнитогорске. Львов открывает тайну: оказывается, в молодые годы он был влюблен в Татьяничеву.

Что же вы не признались? — огорченно спрашивает Людмила Константиновна.

— Я боялся.

Эти слова вызывают более чем веселое оживление. Всем хорошо известно, что в подобных ситуациях Михаил Давыдович всегда был на высоте.

О своем сыновнем отношении к Челябинску и ЧТЗ Львов рассказал и в стихах, и в воспоминаниях, и в замечательной песне "Урал суровый, а на сердце нежность".

В письме, полученном от него из Карловых Вар, есть такая фраза: "Главный инициатор песни — вы". Я был действительно первым, кто начал с ним разговор о песне к юбилею ЧТЗ, и потом полтора года "допекал" его напоминаниями в каждом телефонном разговоре.

— Думаю... Кое-что в блокноте уже есть...

Наконец, он позвонил и сказал:

— Бумага и карандаш у вас есть? Тогда записывайте.

И продиктовал всю песню, вернее, ее первый вариант. Припев "Хлеб твой и твой металл помню благодарно" появился позднее, когда Александра Пахмутова уже работала над музыкой.

Не раз мы обсуждали с Михаилом Давыдовичем один "тайный" план: как бы приехать ему в Челябинск на целый месяц и поселиться не в гостинице, а пожить где-нибудь за городом, в тишине, на природе, отключиться от столичной литературной "тусовки" — и писать, писать...

Обсуждали разные варианты такого "отшельничества", в том числе и вариант с профилакторием ЧТЗ. Для Львова здесь, конечно же, всегда нашлась бы комната, а доверенные лица держали бы его местопребывание в тайне от челябинской литературной братии.

Но дальше "договора о намерениях" эта мечта Михаила Давидовича так и не продвинулась.

Во время последнего приезда в Челябинск Евгения Евтушенко я ему напомнил, как Михаил Давыдович когда-то знакомил нас в ЦДЛ.

— Я боготворил этого человека, — сказал Евтушенко. — В антологию русской поэзии для англоязычных стран я включил десять его стихотворений. — Подумав, добавил: — У Гумилева — четырнадцать, у Львова — десять.

***

Скоро исполняется десять лет, как не стало Михаила Львова.

Неужели уже десять лет?

А мне и сегодня кажется, что прозвучит однажды утром звонок междугородки, и знакомый глуховатый голос спросит:

— Вы еще спите? А я уже два часа за столом...