главная • для школьников 5-9 классов • Федоров Е. А. | ||||
Федоров Евгений АлександровичТексты произведений
Федоров, Е. Шадринский гусь и другие повести и рассказы / Е. Федоров. М. : Гослитиздат, 1957. С. 7-17. Глава вторая О ТОМ, КАК ШАДРИНСКИЙ ПИСЕЦ ЕПИШКА К ГУСИНОМУ ДЕЛУ ПРИСТАЛ Было то на масленой неделе. Великая шла гульба и пьянство. У воеводы, бургомистра, ратманов, именитого купечества шли знатные пиры. Много было перепито, переедено, немало бород повыдрано, скул посворочено, многие блинами насмерть объелись. Воеводская канцелярия на всю масленую закрылась. В прощеное воскресенье с полудня воевода с гостьми обжирался. Ели гости с великой натугой, подгоняемые жадностью, запивая обильное добро романеей и мушкателем. Воевода Андрюшка Голиков сидел в переднем углу, краснорожий и брюхатый, в кургузом мундире, при шпаге. По правую руку юркий писец Епишка. Минуя блины и кулебяки, писец больше ударял по зелию. Был он хмелен и криклив. Бил себя в грудь, шипел: — Епишка, конечно, не шишка, но умный, сукин кот, писаришка... И смеялся, довольный собой, дробным смехом. В эту-то пору прискакал нарочный с губернаторским пакетом и прямо шасть к воеводе: «Самому воеводе, и безотлагательно». Прочитал воевода и ахнул, лицо сумрачным стало. Ушел в спальню, стал перед киотом и, икая, стал класть крестное знамение: — Что-то будет теперь, царица небесная? Въяве вижу, о каком гусе идет речь... Отмолившись перед заступницей, воевода наказал дворовым людям извлечь Епишку из-за стола и отливать водой: — Лить самую студеную, пока в ясный разум не придет... С Епишки, как с борзого, стекала студеная вода. По телу от стужи пошли пупырышки, он посинел и ляскал от дрожи зубами, но взор становился ясным и твердым, Епишка приходил в себя. Писчик Гераська и молоденький подкопиист держали Епишку под руки. Власы на Епишкиной голове поднялись бурьяном в диком поле. Воевода сунул под нос Епишке грамоту: — Чти! Епишка складно, не торопясь, прочел царский указ и уставился на воеводу повеселевшими глазами: — Ловко! — Что ловко? — насупился воевода. — Реки мне: кого разумеют под гусем? Епишка хитро посмотрел на воеводское брюхо, сморщился от смеха, как печеное яблоко, но, однако, сдержался и пошел скороговоркой: — Трудно думать, воевода, о каком гусе идет речь... Доподлинно мне от дотошных людей известно, есть гуси бойцовые: то арзамасские и тульские. Арзамасские белоснежные, плюсна и лапы оранжево-желтые. А ежели на клюв взор кинуть, то клюв ложеносый, а то крутоносый, шея как у лебедя, красиво изогнута, спина вроде вашей, сударь, — прямая и широкая, грудь тоже полная и круглая... Тульские — те серые или глинистые, плюсна и клюз как у арзамасских... А то есть гусь холмогорский, решетиловский... Воевода крякнул, повел недовольно плечами: — Ох, Епишка, остудись! Закрой хлебало! Град наш сибирский, и в краях тутошних не слышно что-то арзамасских, а то тульских и прочих гусей. Доподлинно то известно всемилостивейшей государыне. Потом чти прилежно, что начертано державной рукой монархини нашей. Воевода поднял толстый палец и прочел осипшим голосом: — «Любопытно увидеть сего шадринского гуся. Каков!» Не юли, сказывай, канцелярская крыса, как из беды вынырнуть. — Сударь ты мой, батюшка Андрей Васильевич, дело большое и неслыханное. Прикажи перво-наперво похмелить Епишку, разреши выспаться, а к утрию Епишка придумает, как быть. Делать нечего, пришлось воеводе согласиться. Епишка опохмелился, завалился спать. Воеводе же не до сна. Неужели Епишка спасует? На утрие в воеводскую канцелярию спозаранку тихо вошел писец. На сей раз Епишка причесан, морда лисья, бороденка мочальная. Просунул в дверь Епишка крупный нос — он зело красный, — зашмыгал, хитрыми глазками оглядел, есть ли воевода. Воевода восседает за красным столом. Взор мрачен, лицо бабье оплыло. Епишка переступил порог, подмышкой он держал белокрылого гуся. Воевода насупился, побагровел, писчики переглянулись: «Что такое затеял Епишка с перепою?». Писец спустил гуся на пол. Гусак, почувствовав волю, хлопнул крыльями, подтянул лапы и загогогал. Важно переваливаясь, он подошел к воеводскому столу и поглядел хитрыми бусинками глаз на секунд-майора. — Вот, — потирая руки и хихикая, изрек Епишка. —-Вот он, гусь шадринский. Каков! Зрите! Есть гуси астраханские, арзамасские, холмогорские, китайские — что сии гуси значат? Голиафы рыхлые, один пуп да сало. Сей гусь наш не велик, не сален, но особь статья, кто толк в нем разумеет, знатен. Вот шадринский гусь! Ее-то императорскому величеству любопытно зреть, каков кавалер! — Га-га, — загоготал гусак. Писец склонил набок голову и умильно посмотрел на воеводу: — Подтверждает... Известно вам, сударь, что гуси Рим спасли во время оно, а в наше... У воеводы лицо прояснилось. Епишка сгреб в пятерню свою мочальную бороденку и повел совет: — Мыслю я, сударь, поелику угодно государыне нашей узреть сего шадринского гуся, нарядить его с гусынями с отписной грамотой в город Санкт-Питербурх. В той отписной грамоте указать отметины сих гусей, их великую годность, прописать, что нигде, опричь Шадринска и Челябы, сей гусь жительства не имеет. При той отписной доподлинно начертать, на что сия дворовая птица годна. От, к примеру, так... Епишка водрузил на красный мясистый нос очки. Писчики в горстки прыснули: вот умора! Воевода крякнул, поглядел грозно на писчиков: — Чего ржете, как жеребцы стоялые?.. Чти, Епишка, что там еще? — Так вот, сударь, намыслил я в той отписной доложить, что и как. И коли разумеющий человек будет при государыне, непременно сообразит, что к чему. Вот первое, батюшка. Гусь шадринский на вертеле. Сего потрошеного гуся опаливают соломкой от могущих остаться маленьких перышек, остатнего пуха, моют, натирают солью снаружи и в утробе, обсыпают тертым белым хлебом и жарят на вертеле, пока кожица не зарумянится и будет хрустка на зубах... — Ох-х! — хватился за толстое брюхо секунд-майор. — Ох-х, дьявол! Сей гусь, подлинно, под чарку несравним... Писец сладко вздохнул: — А то гусь фаршированный, с трюфелями. То особь статья, и разуметь надо особо. Что значит фарш? Фарш сей стряпается так. Берется кусок нежирной свинины, столько же телятины; изрубляя мелко, потом добавляются три яйца, три тертых булки, потом натертой цедры с пол-лимона, несколько ложек сливок, щепотку соли, перцу, мускатного ореху, четыре изрубленные и тушеные в красном вине трюфеля, а опричь всего немного мадеры... Вот что сей фарш значит! С гуся все костки вон, и в утробу его кладут фарш, после чего зашивают и жарят в масле. Пока сей гусь жарится, хозяйка, усердствуя, поливает подливкой... А благовоние, сударь, о-о!.. — повел носом писец. — Ох-х! — вздохнул воевода. — Грех один... Епишка закатил под лоб глаза. Вздрагивая ноздрями и принюхиваясь, как бы чувствуя запах жареного, он продолжал: — Вот гусь готов, тогда снимают с противня, а после того с соуса снимают жир, проваривают со стаканом мадеры и несколькими нарезанными трюфелями, подают этот соус к гусю... — Ох, бес чистый... Смутьянщик, в великий-то пост!.. После того романеи стакашку. Как ты думаешь, Епишка? — После того, сударь, чего угодно, у кого на что чрево зудит. А то вот еще гусь с грешневой кашей... Тут-таки опять своя статья. Крутую грешневую кашу напополам смешивают с луком. А лук тот добро поджарен на масле. После того солят, перчат, подливки добавляют, чтобы сух не вышел. А как обжарится... — Ох-х, хватит, бес, хватит? — хлопнул ладошкой по столу воевода. — Га-га-га, — загоготал гусь. Воевода закрыл глаза и вздохнул: — А то еще гусь с капустой. Ох, грехи наши тяж- J кие! Беспременно сегодня ладить клетки, двенадцать самых что ни на есть лучших гусей обрядить в дорогу при отписной грамоте. Столь же гусей отрядить с отписной I к губернатору... Ох-х, как зудит!.. Писчики, склонив над бумагами головы и делая вид, что усердствуют над письмом, глотали обильные слюни. Весь день на посадье Епишка с будочником по посадским дворам гонял гусей. Отбирал он птиц бойких, крепких и хозяевам ни синь-пороха за птицу' не сулил: — Ты веселись, дурень, к самой царице твой гусь на поклон поедет... Другой бы на колени бухнулся, а ты орешь, суматоха!.. Суматоха подлинно шла на посадье. Над улками, над тыном летел пух, гуси гоготали, хлопали крыльем, пускались в лёт; тогда будочники бегали за ними и сшибали их алебардами... И не то что дюжину гусей обобрал старательный Епишка, но, почитай, всех две сотни... |