Писатели земли Уральской
   
главнаядля школьников 5-9 классовАношкин М. П.
 
 

Аношкин Михаил Петрович

Тексты произведений

Аношкин, Михаил
Кыштымские были : Повести и рассказы. — М., 1979. — С. 35-40.


Раздумья

В самом деле, размышлял Григорий Петрович, идя домой, если бы допустить, что произошло невероятное — вернулся Николай Бессонов, вернулся из сорок третьего года таким, каким был тогда — большелобым, с голубыми глазами, в шапке-ушанке, из-под которой выбиваются белокурые кудри, в телогрейке, туго перетянутой солдатским ремнем, на котором висит граната "лимонка".

Он бы пришел и спросил:

— Как, други, вы тут живете без меня?

Что бы ответил Григорий Петрович?

Их было три закадычных друга — два Николая и Григорий, и все трое Петровичи. Их разлучила война.

Как тут ответишь однозначно? Сложно все это. Ему оттуда, из сорок третьего, многое в нашей жизни покажется чудным и сказочным. И на Луне человек побывал и телевизорами обзавелись: об этом тогда и не мечтали. Да не об этом, наверное, он бы и спросил-то, а о том, что ты сделал в жизни, как прожил свои сорок с лишним лет. По-разному, всякое было, но самое главное — прожил честно. Честно побеждал и честно заблуждался. Бывало, друг мой, трудно.

Это когда сильно дует в лицо ветер, с ног валит, а идти надо. Вот тогда где-то глубоко-глубоко начинает колотиться мыслишка — ветер сильный, а силы-то мои ограничены, может, передохнуть, может, повернуться спиной — так легче? Ох, и живуча эта подлая мыслишка, ты ее гонишь, а она колотится. Тогда сам себя сурово спрашиваешь — разве на фронте в атаку ты не ходил? Разве не было смертельного ветра, а ведь шли наперекор всем чертям!

И, наверное, Николай Бессонов согласится:

— Да, ты прав. Этот ветер меня свалил с ног, навечно. Однако другие-то дошли!

А он мог спросить и нашего общего друга Глазкова:

А как живешь ты, мой тезка?

Понимаешь, я не такой, как Гриша Петрович. Стальной я больно. С фронта вернулся инвалидом, в левую руку ударило. Гришу Петровича в ногу, а меня в руку. Сюда захлестывал, за воротник, кувырком, понимаешь, жизнь понеслась. В тюрягу угодил. Римма, жена моя, молодец, помогла. Можно сказать, из ямы за волосья вытащила, а тут детишек нарожала. За ум взялся, да вот живу, не хуже других.

Мается наш друг Колька, пришедший из сорок третьего. Он молодой, двадцатилетний, а мы уже старые. Хочет спросить и не может, а мы угадываем — о девушке своей. Как она, что с нею?

— Плакала она по тебе, — сказал Николай Глазков. Потом, после войны вышла замуж. Сын у нее, теперь в армии. Тебе ровесник — тоже двадцать лет.

Вздыхает Григорий Петрович — такое только в фантазии может быть. А что? Надо, наверное, человеку иногда остановиться на минуту, вспомнить, поговорить с собой начистоту, очиститься перед совестью своей. Может быть, вот так — вспомнив друга, не вернувшегося из сорок третьего года...

А потом опять нахлынуло, завертело сегодняшнее. Куприяновы... Вдруг выплыли, завладели воображением. А все та встреча на Сугомаке, те байки старого Куприянова. Дядя Костя, дядя Костя... Где же пересекались наши стежки-дорожки? Где же?

...Яркий весенний день. Маленький зеленый кусочек: мягкая трава на прогретой земле. В траве желтый утренний цвет мать-мачехи, неброский, но лучистый и радостный. Лучики сказочным образом смешиваются с духовитым запахом земли, и непередаваемо приятное входит в Григория что-то, чтоб потом, спустя десятилетия, волновать так же свежо и сильно, как и в первый раз.

Яркий зеленый кусочек весеннего дня на горе Егоза. Да, да. Трое Петровичей взобрались на гору по узкой ухоженной тропинке, а тропинка та продиралась сквозь густой сосняк. Сначала бежала по просеке, но просека устремилась прямо, а тропинка врезалась в лес самостоятельно и круто, почти отвесно повела в гору. Приятели одолели основной подъем и остановились перевести дух перед вершиной. То была светлая поляна, тот самый зеленый кусочек с лучистой мать-мачехой.

Дядя Костя... Ходили тогда за кислицей. Весной она сочная и вкусная. Листья продолговатые, стебель толстый, начиненный кисло-сладкой мякотью. Росла в затемненных местах. Со стебля сдирали сухую шероховатую кожицу и ели саму мякоть. Ах, какие вкусные пирожки получались из нее!

Вершина горы Егозы голая, каменистая, с бледной ползучей травой, похожей на полынь, она даже не зеленая, эта трава, а белесая. Поглядишь вправо — рядом островерхая гора Сугомак, за нею нагромождение синих лесистых гор. А между ними мутнеет желтоватый дымок — Карабаш. То дымит медеплавильный комбинат.

А на северо-востоке на сотни верст легла лесистая равнина и где-то там, в мареве сгрудились спичечные коробки-домики — Касли. А вокруг голубенькие озерца причудливой формы, оправленные в изумруд таежных берегов.

Прямо на восток — сам Кыштым — живая увеличенная карта. На ней можно найти свою родную улицу, Кыштым раскинулся на берегах озер. И кругом озера, озера, большие — Увильды, малые — Карасики. Целый озерный край! Дух захватывает!

А на самой горе избушка, продувается насквозь всеми ветрами, вместо курьих ножек — каменные столбы. Вот так-то у избушки и встретил их, приятелей, тогда дядька с лохматыми бровями, в черном пиджаке, в галифе и сапогах. Посматривал на ребят вприщур. Колька Бессонов, кажется, узнал дядьку, даже назвал его дядей Костей.

— По кислицу, ребята? — спросил дядька.

— Ага, — ответил Бессонов.

В том логу много ее, — он показал вниз, под гору. Лог похож на огромное корыто, заросшее мачтовыми соснами. Это уже на западной стороне.

Дядька не обманул — кислицы в логу было пропасть. Быстро напихали ею мешки, а тут заметили маленького рысенка-котенка. Увязались за ним. А тот по деревьям-сучкам и ходу. Вернулись приятели к месту, где оставили мешки, а их нет. Подумали, что место перепутали, нет — сосна с расщепленной вершиной здесь одна. Значит, мешки с кислицей кто-то украл.

Вот гад, — сказал Николай Глазков. — Глаза бы выцарапать.

А ведь это тот, — нахмурился Бессонов. Я его знаю. Лохматый кобель. Айда к избушке.

Но дядьки в избушке уже не было. Скрылся. Неужели то был Куприянов? Все-таки помнится, что Бессонов назвал его дядей Костей... А может, нет? Сколько времени ушло...

Надо будет при удобном случае спросить Николая Глазкова. Может, он лучше помнит. Любопытно все-таки.