Андреев Виль Фролович

Тексты произведений

Андреев, В. Ф. Санька: повесть / В. Ф. Андреев. — Челябинск: Южно-Уральское книжное изд-во, 1966. — 166 с.

[ПРИКЛЮЧЕНИЯ ]

отрывок из повести

На другой день, утром, когда рассвело, продрогший от ночного холода и проголодавшийся, выбрался Санька из-под дерева, потоптался на том месте, где только что лежал, очень уж не хотелось уходить в холод и сырость. Снова с прежней силой проснулись и страхи. Гонимый ими, Санька вновь отправился в путь. Однако едва сделал несколько шагов, как босые ноги намокли и закоченели. Пришлось пробираться под деревьями, где трава и опавшая хвоя были суше. Однако ноги все равно мерзли. Но сидеть и ждать невесть чего тоже не лучше. Надо искать дом. Сидя, ближе к нему не станешь.

Воспоминание о доме воскресило в памяти рассказ Мишкиной матери, как она, будучи еще девочкой, заблудилась в тайге и вышла к дому лишь благодаря тому, что все время шла в сторону солнца. Санька обрадовался, остановился, примерился, где оно должно всходить и зашагал на восток.

Поначалу двигался шагом, сдерживая нетерпение, потом не выдержал и побежал. Лес и правда поредел, путь пошел круче под уклон, и внизу в просветах между деревьями появились заросли кустарника, какой обычно растет по берегам рек. Его не трудно узнать — он зеленее сосен. А уж если это река, значит, где-то недалеко и жилье. Санька чуть не закричал от радости. Но, подойдя ближе, увидел вместо знакомой реки маленький лесной ручеек, сплошь заросший тальником и черемушником.

И опять Санька растерялся. Рассказ Мишкиной матери оказался выдумкой. И как это сразу он не сообразил, что на солнце вообще идти бесполезно. Оно все время движется по небу. Утром всходит на востоке, вечером прячется на западе. А запад совсем на другой стороне. Лучше уж идти по берегу ручья. Должен же он впадать в реку. А река обязательно приведет к дому.

Продравшись сквозь кустарник к ручью, Санька присел на голый камень и напился. Ручей струился по обросшим тиной камням и весело журчал.

Солнце поднялось высоко, когда ручей привел Саньку к болоту. От болота несло сыростью и гнилью. Комары с пронзительным писком закружились над Санькиной головой, принялись жалить. Охваченный новым приступом отчаяния, Санька горько заплакал. Слезы однако не принесли облегчения. Лишь обострилось чувство одиночества и заброшенности. Он был один. Совсем один! В страшной бескрайней тайге.

— Мама,— потихоньку выл Санька, размазывая по лицу грязными кулаками слезы.

Немного погодя, подчиняясь безотчетному желанию не стоять на месте, побрел прочь от ручья, не задумываясь над тем, куда приведет его этот путь. Да и какое это теперь имело значение?

До боли в желудке хотелось есть и Санька принялся искать чего-нибудь съестное.

Хвоя листвениц, которой любили угощаться мальчишки ранним летом, успела затвердеть. Дудки пучек стали грубыми и безвкусными, будто сквозь них продели проволку. Вот ягод бы, но их, как нарочно, не попадалось.

В поисках незаметно перевалил гору и углубился в соседний лог. И сразу же наткнулся на большую поляну земляники. Красные сочные ягоды как яркие звездочки виднелись тут и там. Санька на четвереньках ползал по поляне и жадно толкал их в рот. Понемногу голод притуплялся.

* * *

Вторую и третью ночь ночевал Санька в заброшенном шурфе-траншейке, неподалеку от безымянного ручья. Такие шурфы в золотоносном краю не редкость. Их обычно копают одиночки-старатели, отыскивая ту заветную жилу, из которой потом можно черпать и черпать драгоценный металл. Правда, рассказывали, что с целью скрыть от других настоящее месторождение, старатели делают шурфы-обманки. Но это сейчас Саньку не интересовало. Траншейка была хорошим убежищем. Сверху ее затянули корни трав и кустарников. По ночам здесь было тепло и не очень страшно. Все-таки с трех сторон стенки.

Вдоль ручья росло много смородинника, отдельные кусты были просто усыпаны ягодами. Правда, они еще не созрели, были зеленоватыми и кислыми, но попадались и спелые. Одно только плохо: сколько их ни ешь, все одно, есть хочется, а порой и поташнивает. Хлеба бы сюда. Мягкого, пахучего, с похрустывающей корочкой...

Чтобы скоротать время (очень уж длинным казался день), забирался на ночлег пораньше. Но зато и просыпался ни свет ни заря. Приходилось ждать, покамест сойдет роса. Иначе замерзнешь и после и в траншейке не скоро согреешься.

Вот и на этот раз, зарывшись в травянистую подстилку, улегся поудобнее и стал ждать, прислушиваясь к звукам. Где-то совсем недалеко заливчатыми трелями встречала утро лесная пичуга. Перекликаясь с нею, издали такой же трелью отзывалась другая. Они словно соревновались на чистоту голосов.

Светало. Небо вначале подернулось легкой розоватой пленкой, потом стало золотистым. Некоторое время держался одинаковый не усиливающийся, не ослабевающий сумрак. И вдруг, озаренные лучами солнца, вспыхнули вершины сосен. Тотчас, словно обрадовавшись солнцу, невесть откуда прилетела сорока и подняла отчаянную трескотню. Она сидела где-то очень близко и без умолку стрекотала, заглушая все звуки. Но вот, сорвавшись с места, она перелетела дальше и ее голос стал едва слышен.

В наступившей тишине появился новый звук. Затрещали сучья кустарника, и кто-то простуженным, хриплым голосом заворчал возле ручья.

У Саньки перехватило дыхание. Стараясь не шуметь, он задом заполз в траншейку и затих, боясь даже дышать. Медведь поворчал еще немного и побрел дальше, с треском ломая на своем пути все. И лишь когда снова стало тихо, Санька пришел в себя, радуясь тому, что не стал звать на помощь. Кто его знает, что у косолапого на уме.

На травинках поблескивали капельки росы, прозрачные и холодные. От мысли, что надо вылазить и бродить по мокрой траве, чтобы пособирать ягод,— стало неуютно. Поежившись, подобрал под себя ноги и стал ждать, когда подсохнет роса.

Теплело. Запахи трав и цветов пьянили, вызывали приступы голода.

Иногда, хлопая крыльями, над убежищем пролетали птицы. Лесные заросли наполнялись множеством птичьих голосов. И вдруг снова нарушив спокойствие, застрекотала сорока. Теперь она уселась почти над самой головой.

— Кышь ты! — закричал Санька, но голос был слабый, едва слышный.— Вот заладила!

Сорока продолжала трещать.

Санька пошарил по дну траншейки, нащупал камень и хотел уж швырнуть им в надоедливую птицу, как замер с поднятой рукой. У самого выхода, свесившись с кромки траншейки, медленно сползала вниз желтая, словно отполированная, змея-огневка. Внезапно, видать, заметив Саньку, она проворно соскользнула вниз и, свернувшись в спираль, выставила из середины маленькую со злыми, жестокими глазами головку. В тот же миг, вскрикнув, сорока сорвалась с места и перелетела дальше. А Санька, подтянув к груди коленки, готов был упасть в обморок. Змей он боялся больше всего на свете.

Спасение пришло так же неожиданно, как и появилась змея. Нога в крепком кожаном сапоге с силой обрушилась в середину спирали, потом глуховатый голос сказал:

— Тьфу ты, пропасть! Сколько их бью, а им окаянным конца-краю нет.

— Это к удаче,— отозвался второй голос. — Убил змею — сорок грехов долой.

Санька не сразу понял, что же произошло. Так это же люди! — наконец сообразил он.

— Дяденьки! Стойте! — боясь как бы они не ушли,закричал он и выскочил из убежища.— Погодите!

Таежники резко обернулись, вскинули ружья.

— Эх, чтоб те! — опуская ружье, проговорил коренастый с рыжими усами.— Гляди! Парнишка!

Санька плакал и смеялся одновременно. Теперь он знал, что его не бросят, что кончились его скитания.

Рыжеусый глядел на Саньку с состраданием и любопытством. Второй, совсем молодой парень, должно быть, сын рыжеусого, стоял поодаль, опершись ладонями на дуло ружья.

— Откуда ты, малец? — присев на корточки, снова спросил рыжеусый.

Санька наконец понял, чего от него хотят, и путано стал рассказывать о том, как мерз и голодал, каких натерпелся страхов.

— Оставь ты его, проговорил молодой. — Не видишь, мальчонка заблудился.

Рыжеусый поднялся с корточек и многозначительно сказал:

— Ну, что я говорил? Просто так люди палить не будут. Ищут!

— Однако здесь совсем не слыхать,— заметил молодой.

Они повернули головы в ту сторону, откуда пришли, й замерли, прислушиваясь.

— Гора закрывает,— догадался рыжеусый.

— Пожалуй,— согласился второй.— Ишь, место какое глухое.

Некоторое время молчали. Рыжеусый задумался, потом поглядел на солнце и вдруг, на что-то решившись, предложил своему спутнику.

— Слышь? Дальше может один? А я нагоню.

— Ну вот еще! Покажи мальцу дорогу — сам дойдет.

— Ты что! — рассердился рыжеусый. — Рехнулся!

— А что я? Скажешь тоже!

— Вот и обожди, пока вернусь. А не то идем вместе.

— Времени жаль. И так засветло не поспеем.

— Все о себе печешься! А тут живая душа! Уж если малый за двадцать верст от дому ушел, может уйти и дальше. А тут и звери и гады. Вон, гляди, косолапый чего натворил! Весь кустарник умял.

— Ладно. Подожду. Только скорее.

— Это уж как выйдет. Идем, малый!

Шли молча. Впереди охотник, следом Санька. Охотник шагал широко и Санька едва за ним поспевал, почти бежал. Его сейчас больше всего удивляло, что тропа, по которой они идут, была хорошо видна. Заметным желобком извивалась она по усыпанной хвоей земле и проходила по тем местам, где не раз петлял в поисках съедобных корней и ягод Санька.

Движется мимо зеленая листва. Движется-движется, будто кружится в хороводе, и чем дальше, тем быстрее, быстрее. И вдруг завертелось все вокруг так, что и остановить нельзя. Качнулась земля, проваливаясь куда-то в пропасть. К горлу подступила тошнота. Санька охнул и повалился в бездонный черный провал, разверзшийся прямо под ногами.

Охотник оглянулся, подошел и в радумьи сказал:

— Эх-хе-хе. Истощал парнишка. А я, голова еловая, с чадом своим, язви его, совсем запамятовал. Ну, дело поправимое.

Подхватив Саньку на руки, он еще быстрее зашагал дальше и, перевалив гребень горы, направился к виднеющейся в просвете между сосен прогалине. Поляна была небольшая, вся заросла высокими цветущими травами. Остановившись в тени, примял ногами траву, уложил Саньку поудобнее и, отстегнув фляжку с пояса, смочил ему виски.

Санька задышал глубже, открыл глаза и начал подниматься. Но охотник молча положил ему на плечи руки.

— Погоди. Не торопись. Полежи. Но Санька не мог лежать. Он сел, охватив руками колени, и уткнулся в них подбородком. Голова кружилась, им овладело оцепенение.

Охотник грустно покачал головой, скинул с плеча ружьё и взвел курки. Санька поднял глаза. Ему вдруг показалось, что его хотят убить.

— Дяденька! — холодея от ужаса, простонал он.

Охотник понял, чего испугался мальчишка, и нахмурился.

— Эх, ты, паря! — с обидой в голосе проговорил он. — Да что я похож на душегуба? Подмогу хочу позвать.

И Саньке стало нестерпимо стыдно. Как мог он такое подумать?

Подняв над головой ружье, охотник с расстановкой, дожидаясь пока утихнет эхо, трижды выстрелил в воздух.

Немного погодя, откуда-то издали, не поймешь далеко или близко, прозвучал выстрел ответный. Охотник перезарядил ружье и, сложив ладони воронкой, закричал:

— Э-ге-гей! Сюда!

Эхо несколько раз повторило его крик и смолкло.

Тогда, прислонив ружье к стволу дерева, он сел возле Саньки и, стянув с плеч котомку, начал ее развязывать.

— Сколь бродяжишь-то? — не оборачиваясь, грубовато спросил он.

— Три дня...— пряча глаза ответил Санька.

Охотник достал небольшой холщовый мешочек, отсыпал из него на клочок бумаги сахару и протянул Саньке.

— На вот, съешь!

Глотая сладкую тягучую слюну, Санька чувствовал,как в желудке что-то сжалось. Потом по телу стали разливаться неприятная тошнотворная лень. Тяжелыми, будто налитыми свинцом, стали руки и ноги. Но понемногу все прошло и опять захотелось есть.

Завязывая мешочек, охотник глядел на Саньку, дождался, когда в его глазах появится просьба, и обрадованно кивнул головой. Но вместо того, чтобы добавить еще, завязал тесемкой весь мешок и наставительно сказал:

— Нельзя, парень, больше. Беда будет. Вот уж когда твои подойдут, они и накормят. Так-то. Только ты не думай. Мне не жалко. Нельзя.

Санька покивал головой и занял прежнюю позу — подбородком в колени. Все страхи ушли далеко-далеко. Рядом, положив руки под голову, лежал на спине сильный, привычный к тайге человек, который и поможет и защитит, если понадобится.

Некоторое время было тихо, и вот заметно ближе прозвучал выстрел. Охотник поднялся, вынул из стволов патроны, выковырял ножом пыжи, ссыпал в горсть дробь, снова зарядил ружье. В это время издали, приглушенные расстоянием, донеслись крики.

— Слышь? — оглянулся на Саньку охотник. — Тебя ищут.— И поднял ружье.

В ответ стреляли еще несколько раз. С каждой минутой все явственнее и ближе слышались крики. И тогда, поднявшись на ноги, Санька стал кричать сам.

Вскоре неподалеку захрустел кустарник, и на поляне появились двое. Одним из них был отец.

— Папка! — крикнул Санька, побежал навстречу и, уткнувшись в полу пиджака, затих.

Рука отца скользила по Санькиной голове. Теплая, грубоватая рука отца.

— Как же это ты, сынок? — говорил он.— Таежный житель и заблудился?

На поляне собралось несколько человек. Кто-то разложил костер, кто-то повесил над ним котелок. Набрасываясь на сухие ветви, огонь весело трещал и разбрасывал искры. Поляна, еще недавно такая дикая, сразу приобрела обжитой вид. И радостно было Саньке, что нашли его, и стыдно, что столько людей потратили из- за него целых три дня, что они как и он, должно быть, и ночевали в тайге.

Отец ни о чем не расспрашивал, сидел у костра, поглядывал на Саньку и хмурился. Ему, наверное, что-то не нравилось в сыне. А что? Откуда об этом узнаешь, если не говорит.

— Да, — вдруг спросил отец. — А кто же здесь стрелял?

Санька только теперь вспомнил про своего спасителя, огляделся, но охотника и след простыл, он исчез, даже не попрощавшись, не назвав себя, не выслушав ничьей благодарности.

— Охотник...— густо краснея, сказал Санька.

— А кто он?

Санька покраснел еще сильней.

Из затруднительного положения выручил отец.

— Ну, ничего. Найдем! — уверенно произнес он.— Найдем!

И Санька поверил, что так оно и будет, раз говорит отец.