Андреев Виль Фролович

Тексты произведений

Андреев, В. Белый лес / В. Андреев // Хрестоматия по литературе родного края: 1-4 класс / Сост. А. Б. Горская, Н. А. Капитонова, Т. Н. Крохалева. — Челябинск : Взгляд, 2002. — С. 247-254

БЕЛЫЙ ЛЕС

в сокращении

С Яшкой, моим неразлучным другом, мы давно уже облазили все окрестные горы. Однако самым любимым мое том, куда мы чаще всего забирались, была отвесная скала, что возвышается над ревущим внизу Абаканом.

Начитавшись Обручева и Жюля Верна, мы мечтали о далёких и опасных путешествиях и на свой лад переиначивали весь окружающий нас мир. Саяны превращались у нас в Кордильеры, тайга — в непроходимые тропические джунгли, случайный прохожий — в беглого каторжанина, а орёл — в птеродактиля. С самодельными луками мы охотились на "динозавров", деревянными саблями рубили головы "рыжим карликам". Одно нас удручало: нам не довелось повоевать по-настоящему. Не доросли ещё.

Но случилось событие, которое отвлекло нас от привычных игр.

Я доставал из колодца воду, выбирая длинный шест, закреплённый на конце журавля, когда на изгороди, что разделяла дворы, появился Яшка.

— Есть новость, — сказал он,

Я отнёс в избу вёдра и вернулся во двор.

— Слыхал? — спросил Яшка. — У сельмага фотографы-китайцы появились. Карточки делают. Бежим туда!

В нашем затерянном далеко в горах посёлке это было необыкновенным событием не только для нас, мальчишек, но и для взрослых. В центре посёлка, под навесом, где раньше хранилась пустая тара, стоял на треноге похожий на гармошку большой фотоаппарат и был отгорожен чёрной тканью закуток. Возле аппарата мы с Яшкой увидели толпу мальчишек и очередь взрослых. Но самое прямо-таки невероятное было то, что через несколько минут фотограф уже вручал готовые, ещё мокрые фотографии заказчику.

Вечером, когда мы возвращались домой, Яшка мечтательно сказал:

— Вот это да! Нам бы вот так...

Я промолчал, но в глубине души уже загорелся желанием обзавестись таким же аппаратом и творить это чудо — переносить на листочки бумаги лица людей и красивейшие виды мест возле нашего посёлка. Однако осуществление мечты было невозможно по двум причинам: фотоаппаратов в нашем магазине не было, а если бы и были, на что бы я купил?

Загоревали мы с Яшкой, даже в лес перестали ходить. Всё время вертелись возле фотографов, хотя уже наизусть знали каждое их движение. И тут не помню кто подсказал мне, будто у нашего приятеля Илюшки без дела валяется старый фотоаппарат. Я и пристал к нему:

— Продай!

Поглядел Илюшка на мои залатанные штаны и криво усмехнулся:

— Тоже мне, миллионер нашёлся! На что купишь-то? Что я мог ему ответить?

Вдруг я вспомнил, что у мамки в сундучке хранится машинка для стрижки волос. Вот бы уговорить мамку, чтобы разрешила поменять её у Илюшки на аппарат.

Выслушала она меня, помолчала и спросила:

— Чем же я стричь тебя буду?

— Ножницами, — не задумываясь, ответил я.

— Ну, смотри... — сказала она и вздохнула.

На этот раз уговаривать Илюшку не понадобилось — хромированная блестящая машинка сделала своё дело.

От Илюшки мы помчались в сельмаг. Продавец, пожилой щеголеватый дядька, насмешливо сказал:

— Пластинки? Да я их уже года два не получал. Вот фотобумага и реактивы есть.

Нас это не обескуражило. Стали снимать наоум. Получалосъ негативное изображение, но мы были рады и ему.

Как-то в самый разгар лета прибежал ко мне Яшки и говорит:

— Пошли к деду на пасеку. Мёду поедим.

Бабка сидела на крыльце и чистила чугунок. Увидела нас, радостно вскрикнула:

— Яшенька! Пришёл! — она обняла его за плечи и, пока мы шли к дому, не умолкая, говорила: — А я вас таким душистым мёдом угощу — отродясь не едали!

Она усадила нас за стол, поставила перед нами по чашке с сотами, положила по деревянной ложке.

Добрая у Яшки бабка, хоть и некрасивая. О ней говорят, будто наготавливает за лето уйму всяких варений, а потом всё раздаёт. Узнает, что кто-то заболел — и бежит с туеском. Но и другое говорили о ней люди. Зная наперечёт все ягодные места, она ни разу никого с собой не взяла. В тайгу уходила затемно, чтобы никто не выследил или, хуже того, не увязался.

Когда мы уже кончали лакомиться, появился дед. Он поставил на лавку дымарь, на стену повесил шляпу с защитной сеткой, присел к столу и, лукаво сощурясь, спросил:

— Ну, что, медведята? Как медок?

— Во! — Яшка поднял большой палец.

— Старуха! — повернулся к бабке дед. — Есть у нас свободные туески?

— Куда им деваться? Найду.

— Вот и нальёшь мальчишкам, как пойдут домой. Да полнее!

Когда с мёдом было покончено, Яшка потащил стариков во двор — фотографироваться.

— А меня-то зачем? — изумилась бабка. — Страхолюдину этакую!

Но Яшка и слушать не стал: пошли и всё!

Усадили мы их на солнышко, сфотографировали, а потом полезли в подпол, проявлять. И вот на столе мокрые снимки.

Старики долго разглядывали их, молчали. Наконец дед поскрёб в затылке и сказал:

— Чегой-то не пойму. Тут всё у вас шиворот-навыворот. Небо чёрное, а лес белый.

— Экий ты пентюх! — возмутилась бабка. — Погляди получше. Вишь, как ладно вышло! И мы с тобой похожи.

— Только малость будто сажей измазаны.

— Не придирайся! — прикрикнула бабка. Яшка вздохнул и печально сказал:

— Деда прав. Пока на снимках всё наоборот. Вот были бы пластинки...

— Ага! — смекнула бабка, и к деду: — Слышь? Выстругай им чего надобно! Пусть мальчишки порадуются.

— Нет, бабушка, — сказал Яшка. — Нам нужны фотографические, а не деревянные. А в продаже их нет. В город надо.

— Ах, в город, — разочарованно проговорила бабка и покачала головой. — Вот кто-нибудь туда поедет — мы и закажем.

Утром мы отправились на гору Маяк. Тропинка, карабкаясь в зарослях, уходила всё выше, пока лог не раздвоился. Нас обступил густой сосновый лес. В нём, как в глубоком ущелье, синее небо лишь местами проглядывало в переплетении ветвей. Наш путь то и дело перегораживали обомшелые валежины. Подопрелая кора в любой момент могла предательски соскользнуть, оголив лоснящийся мокрый ствол. И вдруг вижу: Яшка вскарабкался на толстенную валежину, выпрямился, и не успел я его предостеречь, как он уже лежал на земле и, подтянув колени к животу, стонал от боли.

Я подбежал к нему и в растерянности замер, увидев, что его правая нога неестественно вывернута.

Превозмогая боль, Яшка закричал:

— Беги за дедом!

Я без колебаний сказал:

— Сам тебя понесу!

Спускаться по крутизне было нелегко. Много раз я падал на усыпанную хвоей землю и лежал, дожидаясь, когда перестанет стучать в висках. А потом поднимался и тащил Яшку снова.

Дед был в доме один. Увидел нас, подхватил Яшку на руки, уложил в постель, а потом осмотрел ногу.

— М-да-а, — озабоченно промычал он. — Жаль, старухи нет. Она у нас лекарь по части вывихов. Ну, да справимся и без неё, — он поглядел на меня и указал глазами на дверь. — А ты выдь пока.

Спустя минуту из избы донесся отчаянный Яшкин крик. Я повременил ещё немного и вошёл. Яшка вытирал кулаками слёзы и всхлипывал. Дед копался в шкафчике, перебирал склянки и ворчал:

— Куда её нелегкая унесла!

Но вот в его руках оказалась бутылочка с бурой жидкостью. Дед вытащил пробку, понюхал и стал пропитывать тряпицу. Обмотав ею Яшкину ногу, он весело сказал:

— Ну, вот и порядок! Дня через три будешь бегать. Где это тебя угораздило?

Яшка принялся рассказывать, а когда умолк, дед поглядел на меня удивлённо и хмыкнул:

— Гляди ты! Неужто от самой вершины тащил? Как же ты смог?

Я только пожал плечами. Поутру, выйдя во двор, я увидел бабку. Она топталась возле костра, помешивая большой поварёшкой в казане. Я в нерешительности подошёл ближе и спросил:

— Долго Яшке лежать?

— Да уж придётся. Если нет перелома — недолго, но если есть... — она вздохнула и поглядела, — может, домой вернёшься?

— Как домой? — удивился я. Жалко Яшку, скучно ему будет одному.

— Спасибо, Павлуша, — растроганно сказала она. — Спасибо, милок. А уж я...

Но так и не договорила.

Вскоре нога у Яшки зажила, и мы вернулись в посёлок. Там меня ждало письмо из железнодорожного техникума. Мои документы приняли. Надо было выезжать на экзамены.

Яшка провожал меня до самого перевала через хребет. А там, когда стали прощаться, дрожащим голосом вопросил:

— Мы уж летом приезжай. На каникулы. Как я тут без тебя...

Однако приехать мне не удалось. Началась война. Пришлось всё лето проработать на строительстве бараков для эвакуированных, а в сорок третьем я сам добровольцем ушёл на фронт.

Правда, повоевать мне довелось недолго. Уже через год, после тяжёлого ранения, я вернулся в посёлок и первым делом отправился к соседям узнать о Яшке.

Я по привычке перелез через изгородь и, опираясь на трость, вошёл в избу. Навстречу мне поднялся дед. Его трудно было узнать. Из могучего старичины он превратился в костлявого худого старца. Подслеповато щурясь, он некоторое время разглядывал меня. Узнал, но радости не выразил, отступил к лавке и сел.

— Проходи, — пригласил меня. — Отвоевался? — Да. По ранению.

Дед покивал головой, потом с горечью сказал:

— А Яша не вернулся. Когда ушел на войну, старуха, хоть от веры в Бога и отошла, а тут иконы завела. Свечи постоянно ставила. Да что толку. Убили Яшу. Похоронка на него пришла. Видел бы ты, как убивалась старая... Нахлынет на неё, выскочит во двор и давай махать топором. Два огромных сутунка в щепы изрубила. Умается так, затихнет на какое-то время, а потом опять. Вскорости и умерла.

Дед оглянулся на стену, и там я увидел нашу фотографию, которую мы с Яковом делали ещё на пасеке, — ту самую, где небо и лица были чёрными, а лес белым...